Книга В неверном свете - Карло Шефер

Музыка затихла и больше не звучит в его голове. Черные пятна плывут на зловещем красном фоне, бесшумно плывут. Он открывает глаза, чтобы избавиться от этого видения.

Ночной переезд прошел жестко, но не в этом проблема. Единственный отрезок поездки, неприятный для него, начинается сейчас. Ему предстоит провести неизвестно сколько времени между двойными стенками каюты, свернувшись, будто зародыш. Вся ответственность лежит на незнакомом типе, а он лишен всякой свободы, будто охромевшая лошадь в боксе.

Он слышит слова голландского таможенника:

— Славная лодка, да только зря вы отправились в плаванье нынче ночью…

— Вот и я так сказал… — (Идиот!) — …сам себе. Что ж, в другой раз буду умней.

— Так вы хотите плыть вверх по Рейну?

— Да, отпуск у меня, на реке, вроде бы, ничего…

— Бар у вас хорошо упакован, ничего не скажешь.

Он дал лоцману концентрированную дозу средства от похмелья, а сам принял кодеин, чтобы предотвратить возможный приступ кашля. Как долго это еще протянется? От кодеина кружится голова. Двинутся ли они дальше, или наркотик успеет добраться до его сознания? Он терпеть не может наркотики.

Но все хорошо, и они уже плывут. Он слышит шум винтов, слышит шипенье за кормой. Придется подумать о другом варианте прохождения таможни, этот для него неприемлем. Он бьет кулаком в стенку, колотит ногами, кричит:

— Открывай, идиот! — В нем бушует ярость.

— Все уже о'кей. Мы прошли, не волнуйтесь.

До него доходит: этот муравей пытается его успокоить. Его!

Молчание после возгласа Лейдига длилось недолго, лишь одну сотую секунды, столько теряют на склоне лыжники, соревнующиеся в скоростном спуске, когда по ошибке оттопыривают большой палец. Но во времени все-таки образовалась дыра, куда ускользнула вся нелепая внутренняя жизнь Тойера. Он смог лишь внятно спросить:

— Кто такой Вилли?

Лейдиг еще раз посмотрел на снимок и покачал головой:

— Вилли это… Вилли — это Вилли. С такими типами в Старом городе сталкиваешься постоянно, хочешь того или нет, особенно если никуда оттуда не выходишь. Ты видишь их в лавках, в кабачках. Рано или поздно ты слышишь, как другие называют его Вилли. Я никогда с ним не разговаривал… Кого там только нет: прежде была горбатая цветочница, якобы игравшая в гольф за университет. Сумасшедшие со своими фантазиями и секретами, которые известны половине Главной улицы. Они кричали, что во всем виноваты шпионы. Среди них был и Вилли, точней, целая армия таких Вилли. А еще — неудачники-студенты, вечно корпевшие над дипломом, и…

— Так ты заходишь в пивные? — спросил Хафнер, словно озаренный теплыми лучами.

— Естественно. — Лейдиг даже обиделся. — Почему бы и нет?

— Я вижу тебя каждый день уже три с лишним месяца и никогда бы не подумал, что ты бываешь в пивных. — Хафнер смотрел на Лейдига почти влюбленно.

— Тут каждый знает, что я живу вместе со своей фрау мамочкой, поэтому я иногда ухожу из дома, чтобы побыть в одиночестве. В пивных ведь можно заказывать не только спиртное, но и минералку или кофе. Тебе это, конечно, не приходило в голову, — высокомерно пояснил Лейдиг. — А работаем мы вместе два месяца, хотя кое-кому такой срок может показаться и более долгим.

Этого объяснения оказалось достаточно. Даже Хафнер, почитавший всех матерей как богинь, вынес по поводу матери Лейдига приговор: «это нечто ужасное». Растерявшись, он слишком сильно ударил своего коллегу по напряженному плечу.

— Значит, больше вам ничего о нем не известно? — Тойер снова стал нормальным и даже вспомнил о своей придуманной стране, где живут только медведи. (Он переносился туда мыслями всякий раз, когда его одолевала тоска.) Мишки выпускали там газету, в которой были лишь крупные буквы, да картинки лосося и ульев. — Так вы больше ничего о нем не знаете? — повторил он.

Лейдиг взглянул на него почти с отчаяньем.

— Вы уже ответили, да я прослушал, — вздохнул Тойер. — Повторите для меня еще раз. Извините.

Его подчиненный попытался говорить ровным тоном, но было заметно, что он нервничает.

— Да, как я уже говорил… Я часто захожу в «Круассан», что на Хоймаркт. Вероятно, там я его и видел. Когда в начале Главной улицы еще стоял магазинчик Нанца. Возможно, это было и там. Не знаю. Таких людей встречаешь повсюду и нигде конкретно. Вот вы, шеф, когда вы в первый раз услышали про Гельмута Коля? Не помните? Ну и я тоже не помню.

— Обманщик, жулик, жирный мешок с дерьмом! — Хафнер неожиданно сошел с катушек. В его районе Пфаффенгрунд всегда голосовали за социалистов или за республиканцев и никогда не голосовали за «Черных»[3].

Тойер невольно рассмеялся.

Путаница трамвайных проводов висела в сыром воздухе, словно узловатая штриховка. Маленькая Бабетта уже не всхлипывала, но в школу шла понуро. Ильдирим смотрела ей вслед из окна, и ее маленькая подружка казалась ей раскрашенной от руки фигуркой из черно-белого фильма.

На фоне одиночества девочки она подумала и о себе. После того как лучшая подруга вышла замуж и переехала с мужем в Гамбург, Ильдирим иногда готова была разговаривать с порхавшими в доме мотыльками. Одноклассники рассеялись по всем частям страны, а с теми немногими, которые еще оставались, она давно уже не поддерживала отношений, увлеченная амбициозным стремлением сделать карьеру. Так что у нее осталась парочка школьных подруг, да и те уже давно обретались в надежной семейной гавани. И никаких интересных мужчин поблизости.

Ильдирим жила на Берггеймерштрассе, почти на уровне улицы Черныринг, всего в километре, если мерить по прямой, от Старого города, но вместе с тем на другой планете. Этот участок улицы застроили домами, а район Берггейм бесстыдно назвали «новым центром Гейдельберга». Но это был уже другой город, что-то вроде Мангейма. Знала ли она вообще другие города? За окном мчались автомобили, ведь, если выжимать полный газ, можно сразу проскакивать несколько светофоров и быстрей выехать на автостраду, к чему, как известно, стремится каждый водитель.

Она снова опустила гардину и взглянула на часы. Ей пора идти.

Ильдирим решила, что в джинсовой куртке сейчас слишком холодно. Потом все-таки надела ее. Сумка была собрана, как всегда, еще накануне вечером.