Тогда у Стюарта еще хватило благоразумия, чтобы снова накрыть блюдо крышкой и захлопнуть дверку ящичка. Но теперь шоколадный крем оказался с ним один на один, в уединении хозяйских покоев.
Не нужно даже было искать предлог в голоде. Хлеб с маслом – здоровая и питательная еда. Но заварной крем не шел из головы: его темная глубина, пьянящий аромат – ужасно хотелось сунуть в него язык.
Шоколадные шарики стояли на столе, глянцевито поблескивающие, невозмутимые, совершенно равнодушные к его смехотворным терзаниям. Он ткнул один кончиком чайной ложечки, смял ровную блестящую поверхность и почувствовал волну густого, сумрачного аромата.
Шоколад. Он ни разу не пробовал шоколад до того, как попал в Фэрли-Парк. Однако когда Стюарту было семь, кто-то сунул ему клочок бумаги, бывшей когда-то оберткой иностранного шоколада. Он прижал клочок к носу и вдыхал его запах как можно глубже, насколько позволял объем легких, мечтая о целой горе шоколада, в которую он мог бы зарыться столовой.
Ее крем благоухал именно так. Чудесный запах, почти мистический, созданный пылким воображением и настоящим голодом. Вдруг Стюарт почувствовал, что снова голоден. Как волк, набросился он на содержимое судка и опустошил его в считанные секунды, едва осознавая вкус того, что ел.
И лишь когда он снова бросился в кресло, остаточный вкус вдруг напал на него, точно из засады. Он ощутил во рту восхитительное покалывание, через мгновение разразившееся взрывом блаженства. Но волшебное чувство быстро исчезло, оставив после себя упрямое, не поддающееся никакому объяснению страстное желание.
Страстное желание, но отнюдь не только к шоколадному крему. Мысленным взором он видел, как врывается к мадам Дюран на кухню, загоняет ее в самый темный угол ее суверенной территории. Представил ее беззвучное согласие, нетерпение, когда она грубо схватила бы его за рукав.
Она должна быть тонкой и хрупкой, наделенной, однако, поразительной физической выносливостью человека, привычного к тяжелому труду. Он обнял бы ладонями ее лицо и поцеловал бы ее. Почувствовал бы вкус только что выпитого виски, ее чистое и жаркое дыхание. А вокруг бы колыхалось облако запахов летнего дня, ягод земляники, созревших и соблазнительных, словно сочные красные губы...
Стюарт вскочил с кресла. Он снова думал о ней, а ведь твердо решил больше никогда о ней не вспоминать. Мужчина не может прокладывать курс своей жизни по солнечным затмениям.
По крайней мере это не для него. Он не сумел.
В спальне было темно и тихо. В камине ровно горел несильный огонь, бросая достаточно отсветов, чтобы он мог найти дорогу к окну. Стюарт раздвинул шторы. Небо сделалось почти черным. Среди громоздких облачных куч кое-где мерцали крошечные далекие звезды.
Что-то заставило его посмотреть вниз. На террасе сверкнул красноватый огонек. Задрожал, замер в неподвижности, медленно двинулся, снова застыл. Стюарт прищурился.
Из-за нагромождения облаков показалась восковая луна и озарила женщину в белом чепце. Стоя к нему спиной, завернувшись в толстую шаль, она курила сигарету, и ее черное платье сливалось с ночной теменью.
Мадам Дюран.
Луна исчезла. От женщины осталась точка огненного пепла. Потом и этот огонек погас. Когда луна выглянула снова, терраса уже опустела, лишь поблескивали серебром гранитные плиты, на которые ложилась узорная тень решетки.
Глава 5
Июль 1882 года
На громкий стук Верити никто не ответил. Не зашаркали подошвы по половицам, никто не посмотрел украдкой из-за занавески. В доме номер тридцать два по Кэмберилейн царили темнота и безмолвие, словно в усыпальнице:
Верити едва удержалась от желания пнуть дверь. Ну и денек, ничего не ладится.
Верити собиралась покинуть Фэрли-Парк рано утром. Но миссис Бойс слегла накануне вечером и попросила Верити проследить, как будут варить варенье – клубника достигла пика зрелости и тянуть до завтрашнего дня было уже нельзя. Она неохотно согласилась.
Едва успели разложить варенье по горшкам, как принесли письмо. Лист бумаги, исписанный аккуратным почерком, содержал отчет об образе жизни и местопребывании Майкла за неделю. Ее тетя знала, кто такой Майкл. Верити никогда больше не должна была ставить ее в неловкое положение.
Когда она сожгла письмо и успокоилась, чтобы не дрожали руки, разверзлись небеса. Теперь вместо приятной прогулки до деревни ей пришлось проделать изнурительное путешествие, и в поезде, уносящем ее на юг, она сидела в промокших насквозь чулках, даже галоши не помогли.
А потом, когда она нашла хорошее место, чтобы переодеться в сухое и кое-как привести себя в порядок, улыбнулась ли ей удача? Нет. Можно подумать, Стюарт Сомерсет одержим скупостью, судя по тому, как он избегает появляться в собственном доме. Нет даже слуги, чтобы открыл дверь и сообщил о местонахождении хозяина. Зачем покупать четырехэтажный дом – если считать подвал и чердак, – не наняв при этом слуг?
Она стучала в эту дверь в восемь часов, после чего отступила в пивную в четверти мили от дома, где на нее с любопытством пялились завсегдатаи, и, вернулась в девять. Потом в десять, А теперь пробило одиннадцать.
Нужно было бросить это дело в десять часов после третьей попытки. Три – магическое число, безошибочная примета, что дело не выгорело. Но она не смогла отступить. Не смогла смириться с перспективой вернуться в Фэрли-Парк, не выполнив ни одной из поставленных перед собой задач.
Она все продумала. Первым делом наймется к Стюарту Сомерсету в кухарки. Потом станет его любовницей. Затем – насколько она поняла, он вроде как юрист, член парламента, – Стюарт мог бы в знак признательности помочь ей доказать ее происхождение. А когда ее личность будет установлена, он не упустит шанса на ней жениться. Берти назвал ее авантюристкой? Что ж, она не станет его разочаровывать.
Хотелось бы посмотреть, какое лицо будет у Берти во время свадьбы.
Но письмо тетки развеяло надежды на брак. Стюарт Сомерсет никогда не стал бы тем, кто он есть, будь он настолько легкомыслен, чтобы жениться на домашней прислуге неизвестного происхождения. А тетка ни за что не расскажет правду. Однако она все еще может уязвить Берти с помощью Стюарта.
Берти знал цену Верити как кухарке. Он как раз укрепился в мысли, что с ее талантом она может заткнуть за пояс любого парижского шеф-повара. Какой удар будет нанесен по его гастрономическим чаяниям, когда она переметнется в стан его злейшего врага и сделает стол брата знаменитым на всю Англию.
Кроме того, пусть полюбуется, как его авантюристка ложится в постель к брату. О, это отличный способ. В одиночку ей не удастся отомстить Берти как следует. Она мало значит для него, как убедилась недавно. Но в союзе с братом... Любая, даже самая незначительная мелочь, имеющая отношение к Стюарту, приводила Берти в ярость.
Справедливо, если Берти испытает хоть малую толику страданий, что поразили ее, чуть не лишив рассудка. Несколько недель она не могла ни есть, ни спать. Пускай сам поворочается с боку на бок! Пусть хоть на день лишится аппетита!
