— В некоторых случаях одиноким девицам гораздо практичнее избегать излишней опеки родственников-мужчин. — Я не смогла удержаться от невинного замечания.
— О, госпожа Ростовцева верна радикальным позициям эмансипированной женщины! Кстати, мадам, как прикажете вас называть? Госпожа Ростовцева, госпожа Лиховеева или госпожа Малашевич? Кто из ваших покойных мужей был вам ближе, чье имя дороже? Или вы предпочитаете девичью фамилию, простите, не имею чести ее знать?
Маруся густо покраснела от бестактности родственника. Ну меня-то таким комариным укусом не проймешь!
— Вы на редкость любезный собеседник, месье Хорватов. Вообще-то я имею обыкновение представляться, приходя в чужой дом. Всего лишь немного внимания — и вам уже не нужно гадать, как именно ко мне обратиться!
— О, прошу простить, мадам, я действительно бываю слишком рассеян. Извините, милые дамы, мне пора принять лекарство, я немного нездоров.
Хорватов отошел к окну, достал из кармана халата маленький флакончик с каким-то порошком, высыпал немного на руку и жадно втянул в ноздри.
Вскоре он заметно повеселел, глаза его заблестели, на щеках заиграл румянец. Распорядившись подать кофе, он потребовал к нему коньяка, мотивируя это тем, что от чистого кофе у него изжога, потом велел принести еще и шампанского, чтобы выпить за родственную встречу, и совсем уж неожиданно предложил запрячь лошадей в коляску и отправиться к «Яру» слушать цыган.
Не могу сказать, что кутежи с цыганами — мое любимое развлечение в утренние часы. Маруся, похоже, придерживалась того же мнения. Мы предпочли откланяться.
Спускаясь с крыльца особняка своей покойной бабушки, Маруся остановилась и принялась рыться в сумочке, низко склонив голову.
— Ты что-нибудь потеряла, дорогая? — поинтересовалась я, глядя, как моя подруга уже не первый раз перекладывает все содержимое своей сумочки с места на место.
— Что-то подсказывает мне, что да, — многозначительно ответила Маруся, достала платочек и промокнула глаза.
Когда мы вышли на Поварскую, я боковым зрением заметила у ограды особняка Терских какой-то темный силуэт, но не придала этому особого значения — мало ли прохожих гуляет по оживленной улице. На Малой Молчановке мне снова показалось, что за нашими спинами маячит чья-то тень. Я резко обернулась — широкоплечий мужчина в надвинутой на глаза шляпе юркнул за афишную тумбу.
— Леля, ну что же ты все время молчишь? — приставала ко мне Маруся, успевшая взять себя в руки. — Давай же наконец все обсудим! Ну, Леля, очнись, пожалуйста!
— Марусенька, здесь неподалеку есть один старинный храм, его называют «Никола на Курьих Ножках», давай зайдем ненадолго туда, я хочу поставить свечку.
— Да, у меня тоже такое чувство после визита к братцу, что нам надо очиститься. Храм — самое подходящее место для духовного очищения.
Я не могу назвать себя фанатичной христианкой. В церковь я хожу от случая к случаю, и не потому, что в воскресные дни и престольные праздники положено бывать в храме, а потому, что иной раз хочется поблагодарить за что-нибудь высшие силы, или вымолить у них прощения за свои неблаговидные поступки, или рассказать им о своих бедах и попросить о помощи.
Так приходишь в родительский дом, где тебя всегда примут и поймут. Я никогда не разделяла убеждений моего третьего мужа, избегавшего посещать церковь под тем предлогом, что чем ближе ее знаешь, тем меньше почитаешь.
Впрочем, у каждого есть право выбирать — как именно ему верить и что почитать.
Мы с Марусей поставили по свечке перед образом Богородицы и наскоро помолились, каждая о своем.
Прихожане, бывшие в церкви, весьма неодобрительно оглядывали наши наряды — мой английский твидовый костюм и Марусин полумужской сюртучок с галстуком. Как много еще нам, женщинам, надо сделать, чтобы утвердить право носить одежду по своему вкусу, не сообразуясь с мнением толпы!
Выходя из церкви, я снова увидела мужчину в надвинутой шляпе за оградой храма. Похоже, этот субъект решился сопровождать нас до самого дома. Ну, пусть прогуляется на Арбат — не вижу смысла петлять по улицам, скрывая свой адрес, все равно его легко обнаружить в справочнике «Вся Москва».
Незнакомец и вправду доплелся до Арбата. Уже заходя в свой дом, я заметила, что он остановился на противоположной стороне улицы. Что ж, еще одна странность в долгой цепочке странностей, развернувшейся перед нами с Марусей.
К счастью, поэт Десницын к обеду в этот день не пришел, и мы смогли спокойно все обсудить.
— Ну, как тебе понравился мой родственник? — осторожно поинтересовалась Маруся.
— Как тебе сказать? Конечно, он старался сделать все, чтобы мы не посчитали его последним скрягой, пожалевшим чашки кофе для собственной кузины, но мне как-то трудно поверить в его искренность. Кстати, ты заметила, какое лекарство он принимал?
— Какой-то порошок. Не очень-то учтиво заниматься приемом лекарств при дамах.
— Особенно если учесть, что это был кокаин. В отношении других препаратов я не стала бы проявлять столь старомодную щепетильность.
— Постой, ты хочешь сказать, что… что Мишель нюхает кокаин?
— Увы, к несчастью, этот белый порошок мне знаком. Мне доводилось видеть его в действии — мой третий муж незадолго до смерти сильно к нему пристрастился. Должна тебе признаться, это было ужасно! Маруся, насколько хорошо ты знаешь своего кузена?
— Настолько, насколько позволяют редкие встречи родственников узнать друг друга. В раннем детстве мы много играли вместе, и я смутно помню, что несносный братец считал своим долгом отнимать у меня игрушки, дергать за косу и бить лопаткой для песка. Правда, к его чести, надо признать, что порой он и сам плакал в ужасе от собственного зверства, если удавалось поддать мне особенно сильно. Потом его родители уехали за границу и увезли его с собой. Лет десять их не было в России, причем родители его там разошлись и разъехались. Мать Мишеля, моя тетка, поселилась где-то во Франции, а отец с сыном — в Англии. Когда кузен с батюшкой вернулись в Москву, бабушка сперва не хотела принимать у себя зятя, оскорбившего, как она полагала, ее дочь. Только ради внука ей пришлось скрепя сердце восстановить родственные связи. Кузену было тогда лет шестнадцать-семнадцать. Не могу сказать, что мне доводилось часто его видеть — все больше на чьих-то свадьбах, крестинах и похоронах, предполагавших полный сбор родственников. Бабушка тоже не была так уж сильно привязана к внуку, хотя собиралась ему оставить какие-то деньги, тысяч двадцать, если память мне не изменяет. Достаточно для получения хорошего образования и начала самостоятельной жизни. Я так и не могу понять, что же ее заставило вдруг изменить завещание в его пользу? Ты только не подумай, что я говорю об этом исключительно из-за жадности, я уже смирилась с потерей наследства, но все связанное с завещанием бабушки кажется таким странным…
— Маруся, давай наконец говорить начистоту о том, что нас обеих тревожит. Завещание в пользу кузена — подложное, и старые слуги, как и другие близкие бабушке люди, способные пролить хоть какой-то свет на это дело, погибают не случайно. Это, конечно, очень серьезное обвинение, и мы должны подкрепить его фактами, доказательствами, а не нашими интуитивными догадками. Но, как говорили древние римляне, casusbelli — повод к войне — у нас есть. Мы должны приготовиться к серьезной борьбе и сделать все, чтобы справедливость была восстановлена.
