ей следовало бы написать на вывеске своей конторы. Быть может, если бы ей платили за то, что она поднимается в горы к матери, Фелисите бы переносила это легче. В самом деле, возможно, с чеком в кармане она находила бы силы вести себя хотя бы прилично. Вот кем ты стала, Фелисите, мысленно повторяет она. Женщиной, которая бросает престарелую мать, потому что от походов к ней немного болит спина, в то время как ради клиентов ты бегаешь туда и сюда без вопросов. Тебе хорошо здесь сидеть, в твоей квартирке, на твоем диванчике, с твоими красивыми чайничками, пока высоко в горах пожилая женщина одиноко сражается сама с собой – а теперь еще и с болью вспоминает, как дочь пообещала, что больше не вернется? Конечно, ты вернешься. Завтра утром. Попросишь прощения. Заставишь забыть ужасные слова, которые у тебя вырвались.
это не должно выйти наружу это принадлежит тебе никому другому
Эта литания кружит над ее памятью, как чайка. Эти крики звучали у нее в ушах всю дорогу домой: в пробках на Английской набережной, на узких улочках Старой Ниццы, до самого канапе.
Было что-то необычное в этом голосе, который не принадлежал ни матери, ни официантке, ни кому-либо из прочих обитательниц деревни, знакомых Фелисите. Он чужой. Тиранический голос женщины за пятьдесят, приказывающей Кармин замолчать.
об этом не следует говорить это не должно выйти наружу нас не послушают
– Вот почему я так удивилась, когда приехал Жозеф. О, моя дорогая, ваш аппарат только что замигал. Итак, Жозеф приехал повидаться со мной…
– Прошу прощения?
Посреди словесного потопа Фелисите слышит, как стучит град. Она прерывает графиню. Анжель-Виктуар настаивает, хочет рассказать о своих ненастоящих воспоминаниях; ее жизнь, которой больше нет, кажется ей гораздо более интересной и яркой, пока чай еще не подействовал, но все же она объясняет:
– Ваша поющая машина в передней. Она мигает красным.
Фелисите бросается к телефону.
У вас – одно – новое сообщение
Сегодня в 15:57
В это время она ехала на машине домой.
БИП
Из трубки доносится невнятный шум. Тяжелое дыхание, удары по микрофону. Приглушенный крик. Звон разбитого стекла, слова, произносимые с бешеной скоростью:
«Это я, мне удалось сбежать… Я снова взялась за кисти. Стражам не понравилось, они отняли у меня краски… Мне удалось выбраться. Это я, слышишь? Ты должна меня выслушать. У меня так мало времени, чтобы все рассказать. Это я…»
Фразу прерывает крик.
Стон. Хриплое дыхание.
Тишина.
Тишина тянется и тянется, только потрескивает магнитная лента.
БИП
Конец нового сообщения
Чтобы удалить – нажмите 1 – Чтобы архивировать – нажмите 2 – Чтобы прослушать повторно – нажмите 3
При повторном прослушивании сообщение не меняется. Как и при третьем, двадцатом и тридцать восьмом. Но Фелисите переслушивает его снова и снова. Сперва неистово, изо всех сил напрягая слух. Затем вытягивает провод и ставит телефон на паркет. Садится рядом и продолжает машинально нажимать кнопку 3.
Чтобы прослушать повторно – нажмите 3
Чтобы прослушать повторно – нажмите 3
Чтобы прослушать повторно – нажмите 3
Фелисите делает все быстрее и лучше других.
Все чувства, слишком хорошо знакомые нам с вами, – шок и отрицание, ужас, скорбь – должны были обрушиться на нее. Но вот в чем дело: она уже знает. Ей не нужно проходить пять или двенадцать стадий, чтобы сразу, без всяких околичностей осознать правду.
Ее мать только что умерла. Смерть-грубиянка прервала ее.
Фелисите может попытаться поверить, что Кармин еще можно спасти, но она не верит в ложь. Она чувствует правду. Знает ее, как собственное отражение. Ее мать умерла.
Телефонное сообщение, повторяемое снова и снова, запечатлевает правду на барабанных перепонках. Правду, от которой Фелисите не может, не хочет отвернуться.
Кармин умерла. Она умерла, потому что ее дочь ушла.
На столе в чайной давно остыл чай Фелисите. В конце концов его выпила Анжель-Виктуар.
Луна стоит высоко над морем, когда графиня медленно подходит к проводнице призраков, которая сидит на полу в прихожей.
– В день, когда умерла моя мать, мир праху ее, я не плакала. Мне было одиннадцать.
Фелисите прижимает к животу телефон. Автоответчик в сотый раз воспроизводит звук, похожий на стук града, который следует за сообщением.
– И в последующие дни. Я узнала, что моим братьям запрещено плакать, а я обязана это делать. Мой отец очень рассердился. Я больше не плакала.
Чтобы прослушать повторно – нажмите 3
Графиня дожидается, пока смолкнут крики Кармин, и продолжает:
– Для похорон отец нанял плакальщиц. Я спрятала лицо под черной вуалью. Боялась, люди заметят, что мои щеки сухи… Женщины, которые вопили о смерти, шли в погребальной процессии следом за мной. Их странные причитания долго отдавались эхом среди могил и еще дольше – в моем сознании, когда я вспоминала мать.
Руками в перчатках она расправляет платье и добавляет вполголоса:
– Если хотите, моя дорогая, я могу быть вашей плакальщицей.
Фелисите не отвечает. Она не отрывает глаз от пустоты. Но когда долгий треск сообщения заканчивается новым гудком, она не нажимает кнопку.
Тогда Анжель-Виктуар, пряча руки в складках тафты, чуть склоняет голову. Ее плечи никнут.
Призрачная слеза беззвучно падает на юбку и растекается по подолу. Затем вторая. На ткани распускается букет пурпурных пятен.
Снаружи, внизу, люди, не знающие ни о том, что Кармин умерла, ни о том, что она вообще жила, заказывают на террасе бутылку розового вина. Официант говорит что-то, что вызывает у них смех.
Графиня всхлипывает и прикусывает кулак, чтобы заглушить этот звук. Из носа у нее капает на шелковую перчатку, и она не вытирает сопли. С ее губ срывается протяжный, задыхающийся стон, заполняя весь коридор.
«Завтра, – повторяет про себя Фелисите. – Завтра утром я снова поднимусь к развалинам, пройду между камнями, без усталости, без упреков, не слушая свои кости. Снова будет вторник, и я буду подниматься в горы по дороге, которую помню, не взяв с собой этот коридор, эту ночь, разбавленную слезами призрака. Их я оставлю там, в сточных канавах на рынке. Чайкам должно понравиться. Я куплю ей букет, настоящий, из черноты и огня, как она сама, и подарю его маме. Мне нечего будет сказать. Она поговорит со мной, и этого будет достаточно.
Завтра.
Завтра я снова приду к маме».
Много позже, в тишине, Анжель-Виктуар наконец выпрямляется. Она проводит рукой сквозь плечо Фелисите и уходит с красными глазами.
Чтобы прослушать повторно – нажмите 3
Область лжи
Фелисите всегда говорила мне: «Люди бегут от меня, потому что чувствуют запах смерти, приставший к моим ботинкам».
Может быть. Возможно. Но я думаю, что прежде всего они боялись ее правды. Фелисите не могла произнести неправду или поверить в ложь. Не умела. Все, что она делала, было правдиво. Даже странночаи лучше раскрывали истину, когда их готовила она.
Но да, можно сказать, что единственный человек, которому Фелисите очень умело врала, – это она сама. Под конец она настолько поверила в свой обман, что уже даже не лгала, когда повторяла его про себя.
Но за пределами этой маленькой области, отведенной для лжи, Фелисите знала и хотела знать правду. Как вы думаете, почему она так упорно искала призрак своей матери в последующие месяцы? Я хочу сказать, помимо того, что винила себя в том, что так или иначе убила ее. Ибо Кармин оказалась бездной обмана, а Фелисите позволила себя одурачить. Почти полвека она, ничего не подозревая, прожила рядом с величайшей мистификаторшей во всем Провансе.
И как вы думаете, почему я слушал, как Фелисите рассказывала мне эту историю три дня в неделю в течение двух лет? Потому что она обещала объяснить, почему жители ушли из Бегума. И я никогда не сомневался, что она это сделает.
А еще потому, что мне нравилась ее царственная манера. И ее странночаи.
К слову, что вы выбрали? Озеро Фенестр? Превосходно. Заказать
