направляют.
Мерзкий запах, впрочем, как и обстановка в целом: допотопные, почти пыточные, инструменты и посеревшие от постоянной стирки медицинские простыни, которыми укрыто «рабочее место» Маргариты Юрьевой, не способствуют, должна сказать, какому-либо расслаблению.
— Юбочку нужно снять, — она рассматривает мой полуобнаженный зад, который я необдуманно открыла, задрав почти под плечи эластичную резиновую ткань. — Нижнее белье можно оставить там.
Господи! Я невольница, попавшая на осмотр к евнуху огромного гарема?
— Давно были у гинеколога?
Соврать?
— Посещаю дважды в год, — не задумываясь, отвечаю.
— Оленька…
Оленька? Да чтоб тебя!
— Простите, но…
— Отлично. Достаточно. Ложитесь, — до моих ушей доносится звук шлепающего по женской коже тянущегося латекса.
Эта женщина, задрав по-кукольному руки, приближается к моей промежности, которую я для неё сейчас приветливо открыла.
— Не надо инструментов. Пожалуйста. Я Вас не обманываю. Я не сплю с Вашим сыном, между нами ничего не было, — скулю побитой сукой и о чём-то эту тетку заклинаю? — У меня не было сексуальных отношений. Так уж вышло.
Жалкое зрелище, ей-богу — взрослая девица, дергающаяся на приёме у врача. Зажмурившись и вцепившись пальцами в укрытые края гинекологического кресла, вжимаюсь в холодную поверхность и закусываю нижнюю губу. Почему она ничего не делает? Издевается? Смешно ей, да? А мне вот, черт возьми, не очень.
Я, наверное, закончу, как моя мать. Дам очередную взятку и попадусь на этом. Меня осудят по ужасающей статье, определят в соседнюю «квартиру» с родительницей, а наша детская, чего уж тут, фамилия войдет в историю криминалистики, как обозначение незадачливого воришки или жалкого коррупционера…
Она пальпирует мои молочные железы. Её лицо сосредоточено, напряженно и не демонстрирует какую-либо мимику, а вот явная пренебрежительность исчезла сразу же после того, как Юрьева поняла, что с первым выводом действительно ошиблась.
— Можете одеваться, Ольга Алексеевна, — спокойно убирает руки и отходит на несколько шагов назад. — Мы закончили.
— Я здорова? — прикрыв ладонями похолодевшие, наверное, от ужаса, средние по размеру полушария, выказываю озабоченность предварительными результатами.
Что я зря, в конце концов, терпела? Мучилась и извивалась, пока она делала свои дела у меня в промежности?
— По осмотру — да. Патологий я не наблюдаю. Ответы будут готовы в понедельник, но, если что-то обнаружат, то Вам обязательно позвонят и назначат встречу. Студенческая поликлиника не имеет узких специалистов, поэтому учебное заведение вынужденно заключило контракт с районной амбулаторией. Так что, если, не дай Бог, — по-моему, она через плечо плюет, — то Вашим лечащим врачом буду я. Это не чья-то прихоть. Таковы условия.
— Ага, — бухчу под нос, пока вслепую разбираюсь с трусами, назло скрутившимися в жёсткий валик.
У неё мягкие и теплые руки, спокойное, чересчур размеренное дыхание и внимательный взгляд, когда она занята любимым делом и не раскрывает рта, понося на чём свет стоит девчонок, случайно загремевших к ней в «темницу».
— У Вас маленький вес, Ольга Алексеевна, — из той части кабинета, в котором Юрьева проводит предварительный осмотр, доносится негромкий голос. — Для Вашего роста… Метр семьдесят два?
— Угу.
— Не мешало бы набрать три-четыре, а то и пять килограмм.
— Хорошо, — не спеша застёгиваю каждую маленькую пуговицу на шёлковой безрукавной блузке.
— Витамины принимаете?
— Нет.
Я не сторонница самолечения, да и денег на такую роскошь иногда банально не хватает.
— Я напишу назначения и… — Маргарита странно замолкает. Похоже, ждёт, что я задам вопрос, продолжу разговор, наконец оттаю или от облегчения, как идиотка, похихикаю? — Вы всё, Оля? — тихий голос дрожит, звучит довольно-таки неуверенно. Совершенно не согласуется с цельнометаллической женщиной, которую она тут из себя изображала.
— Да.
Маргарита сидит в своём здоровом кресле и, судя по выражению лица, бешено волнуется.
— Присаживайтесь, — указывает на то же место, в котором я предварительно прошла словесную экзекуцию перед не менее унизительным осмотром.
— Спасибо, — поправив сползший с бортика ремешок дешёвой сумки, усаживаюсь в кресло.
— Оля… — похоже, кто-то заикается? — Оля… Э-э-э… Можно по имени? Вы не возражаете?
Если честно, то не испытываю жажду, чтобы раскрывать свой рот. Кроме того, у меня болит, вернее, сильно тянет низ живота, который она несколько минут назад не стесняясь разминала, словно вымешивала застоявшееся дрожжевое тесто, а ещё скулит, наверное, от обиды и стыда, анальное отверстие, через которое Юрьева пыталась доказать мою скрываемую женственность.
— У вас с ним серьёзно? — уложив под подбородок стопкой собранные ладони, подключает сладость, льет елей и ласково заглядывает мне в глаза.
— Можно я пойду? — робко прячусь, из-под бровей рассматривая чему-то улыбающееся женское лицо.
— С Ромкой всё серьезно? Ответьте, прошу. Я…
— Я здорова?
— Да.
— Спасибо. Подпишите, пожалуйста. У меня дела и…
Её сын ждёт меня в кафе. Уже трижды присылал определенное по смыслу сообщение. Юрьев слишком пунктуален, а я опаздываю на полтора часа:
«Лёль, это совершенно никуда не годится! Я куплю тебе наручные куранты, если ты будешь так халатно относиться ко времени!».
— Он долго был один. Понимаете? Вернее, с девочками у него не ладилось. Вероятно, виновата его серьёзность или моя гиперопека — я ведь всё о себе знаю — сыграла с сыном злую шутку. Мы никогда не возражали и даже настаивали на его общении с лицами противоположного пола, но у Ромы… Это что-то старомодное?
— Не знаю.
— Я много говорю?
— Да.
Она добродушно улыбается и продолжает:
— Сын думает, что родители об этом ничего не знают. Ещё бы! Конфликт интересов отцов и детей. Вечная тема русской классики. Кто мы, в сущности, такие? Старики сорока семи лет, ничего непонимающие в этой жизни. Чем можем помочь, например? Каким советом, делом или приворотом? А он… Считаете, что я лезу не в своё дело? Не отвечайте, пожалуйста. И это понимаю. Но…
— Рома пишет, что бросит меня, если я не приеду в кафе «Улыбка» через пятнадцать минут. Наверное, у нас наметился разрыв, Маргарита Львовна? Скоро всё закончится, и Вы сможете спать спокойно. Кстати, я не ошиблась с отчеством? — намеренно ехидничаю.
— Нет, не ошиблись, — странно кривит губы. — Вы слишком колкая, Оля. Не допускаете мысли, что люди могут ошибаться в первом приближении? Я сделала Вам больно?
— Допускаю. Нет, не сделали.
— Вы женщина, а значит…
— Предлагаете дружбу?
— Предлагаю быть друг к другу терпимее, — мягко исправляет.
— Я согласна, — дёргаю плечами, словно сбрасываю что-то случайно навалившееся или чересчур тяжёлое.
— Врачебный цинизм — неотъемлемая черта, вернее, элемент профессиональной деформации практикующего медика. Я не доверяю словам пациента, но слушаю их тела, присматриваюсь к тому, что колосится в чашке Петри. С некоторых пор перестала ошибаться, но сегодня… — я прислушиваюсь, а мать спокойно продолжает, — рада, что оказалась не права.
— Спасибо.
— Без обид, Ольга?
