Слепец вернулся в сопровождении слуги, несущего поднос с мягкой лепешкой, тремя видами сыра, сушеными финиками и изюмом, тарелкой миндаля, свежими абрикосами и прочими фруктами. Позади него шла Наоми и несла кувшин с горячим душистым мятным напитком. В руках у Исаака был ком коричневой ткани.
— Юсуф? — позвал он.
— Я здесь, господин, — сказал Юсуф, выпрямляясь и вставая. Поймав жадный взгляд, промелькнувший в глазах слуги, он задрожал.
— Я полагаю, что каменный дождь с небес закончился, с вершины холма, по крайней мере, — сказал Исаак. — Давай сядем под деревом и поедим? Я, например, провел на ногах большую часть ночи и зверски проголодался. — Он встряхнул ткань, висевшую у него на руке, и она превратилась в просторный плащ с сильно обрезанными рукавами. Сможешь использовать это? — спросил он. — Мне кажется, что твоя одежда маловата и сильно истрепалась. — Он протянул плащ. — Надень это. Рассвет довольно холодный. И поешь.
Дон Томас де Бельмонте, двадцати трех лет от роду, секретарь ее величества Элеоноры Сицилийской, королевы Арагонской и графини Барселонской, подъехал нахмуренный к большому дубу, стоявшему в полях к югу от Жироны, — он спешил и ощущал сильное раздражение. Этим утром пришлось проехать на пустой желудок больше шести миль и быть готовым каждую минуту встретить смерть или беду, а что в результате? На месте встречи с внешней стороны южных городских ворот никого не было. Дон Томас поглядел на небо. На востоке солнце уже поднималось, и первые его лучи уже коснулись холмов за городом. Жирона все еще казалась спящей.
Грохот копыт позади него заставил его вздрогнуть и схватиться за меч, наполовину вытянув его из ножен. Его слуга быстро соскользнул с седла.
— Сеньор. Мои извинения. Я задержался.
— Где донья Санксия?
— В этом причина моего опоздания. Ее не было на условленном месте встречи, и к тому же я не смог обнаружить никаких известий от нее. Тогда я подумал, что она, возможно, приехала прямо сюда, чтобы встретить вашу светлость.
— Где ты должен был встретиться с ней?
— С наружной стороны городских стен. В заброшенной лачуге. — Он неопределенно махнул рукой в направлении северо-востока. — Я ждал ее там до рассвета. Возможно, с ней что-то произошло, в городе вчера вечером были беспорядки. Мне следует вернуться, сеньор, и справиться о ней?
— Нет, идиот, — рявкнул Томас. — Этим утром она не собиралась выходить за пределы Жироны.
Ромео, а это был он, поклонился и остался стоять.
— Мы ждем ее час после восхода солнца, — сказал Бельмонте, — даем отдых лошадям и стараемся не привлекать к себе внимания. Затем возвращаемся в Барселону.
— Без нее? — потрясенно сказал Ромео.
— Без нее. — Челюсть Бельмонте упрямо напряглась.
— Но ее величество, безусловно, захочет…
Бельмонте смотрел вдаль на рощи за городом, как будто надеясь прочитать решение задачи в темных кронах деревьев. Ее величество, безусловно, захочет узнать, почему он оставил донью Санксию в Жироне и уехал, даже не попытавшись поискать ее. Но возможно, она будет в еще большем гневе, если он поставит под угрозу тайну их предприятия, пытаясь отыскать даму, не пришедшую на условленную встречу? Он повернулся, чтобы посмотреть на восход солнца. По-видимому, Ромео был прав. Он обычно бывал прав.
— Ладно, отправляйся в город, если уж ты так хочешь, — сказал ему Бельмонте, — и оглядись там, но, ради бога, будь осторожен. И не задерживайся. Я останусь здесь с лошадьми.
Солнечный свет, бивший прямо в глаза, заставил Большого Йохана немного прийти в себя. Одновременно с сознанием вернулись ощущения; а вместе с чувствами пришло страдание. Голова Йохана пульсировала и готова была лопнуть, а во рту было сухо, как в Аравийской пустыне.
Затем из хаоса выплыли воспоминания. Вчера вечером, когда он вышел из дому, в его кошельке было полно денег. И вчера вечером он выпил невероятно много дешевого молодого вина. Он с ужасом пощупал кошелек, висевший внутри его просторного одеяния.
Кошелек был на месте и по-прежнему полон. Это было непонятно. Он помнил, правда, нечетко, господина, покупавшего ему вино, но наверняка трактирщик не держал свое заведение открытым всю ночь напролет. В голове бились бессвязные воспоминания о неистовой толпе, мечущейся по городу и тащившей его за собой. Последнее, что он помнил — это как он свалился, вытянувшись во весь рост, на углу у бань. Как же он оказался в собственной постели? И почему солнце бьет ему в глаза?
— Святая Дева, — завопил он. — Бани!
Арабские бани были жизнью Большого Йохана с того самого дня, когда он впервые вошел в них двадцать лет назад, в год Великого Голода. Его родители умерли или бросили его на улице, и Старый Педро, хранитель бань, подобрал того в канун Святого Йохана, плачущего от голода. Назвал Йоханом в честь святого, дал ему хлеба и сыра, уложил на толстую соломенную подстилку и взял с собой работать в банях. Йохан был таким маленьким, что ему приходилось забираться на табурет, чтобы посмотреть через край ванны. Постоянные клиенты посмеивались над ним и называли его Большой Йохан. Они давали ему несколько медяков, которые он мог потратить или отложить. Впервые в жизни у него была приличная одежда и достаточно еды, чтобы как следует набить живот. Десять лет спустя Большой Йохан уже полностью оправдывал свое прозвище, теперь уже он возвышался над своим учителем. Когда Старый Педро умер, уважаемый медик, управляющий банями, дал молодому Йохану лачугу и должность хранителя. И целых десять лет он всегда приступал к работе еще до того, как монастырские колокола звонили к заутрене. Отпирал здание, подметал полы и чистил ванны, а затем следил за ними до вечерни — а иногда, по особой договоренности, и позже, — после чего закрывал здание на ночь. Это была очень важная и ответственная должность. Двадцать лет назад, в трудный час, Господь вложил ее ему в руки; теперь же Йохан сам бросил ее, как старый капустный лист! Он застонал.
Йохан сполз с постели. Отчаяние охватило его душу, а боль скрутила живот. Он вышел наружу и изверг остатки вчерашних излишеств. Теперь живот болел значительно меньше, да и отчаяние немного отступило. Если он поспешит, то, возможно, никто и не заметит опоздания. В конце концов, вчера большая часть города до полуночи наливалась вином.
Йохан бросился вниз по тропинке, виляющей между деревьями и кустарниками, цепляясь ногами за корни. Во рту было сухо, живот все еще болел. Он потянулся за ключом, который целых десять лет висел на кольце у него на поясе.
Ключа на кольце не было.
Он сел перед дверью, пристально уставившись на кольцо. Ключ не появлялся. Возможно, он потерял ключ вчера вечером. Йохан упал на колени и начал искать. Ничего! Возможно, ключ был внутри. Он открыл дверь и начал искать там. В том жалком состоянии, в котором пребывал Йохан, потребовалось некоторое время, чтобы понять, что без ключа в бани попасть не представляется возможным.
Йохан тяжело осел на деревянную скамью, стоявшую около нижней ступеньки лестницы, ведущей от двери вниз. Он изумленно огляделся. Мягкий зеленоватый свет проникал через проемы окон, пробитых высоко вверху в куполообразном потолке, отражался от бело-синих плиток и мерцал на белых столбах, окружающих главную ванну и поднимающихся до самого купола. Как и в тот день, двадцать лет назад, когда он впервые увидел это, свет вымыл беспокойство из его измученной души и влил в нее мир и покой. Здесь, в окружении этой красоты, он был в безопасности. Машинально он встал и подобрал метлу, после чего направился к дальней стене комнаты и начал добросовестно мести в сторону двери. Когда Йохан дошел до ванны, расположенной в центре комнаты, то наступил на ее край, ухватившись за прохладную колонну, и наклонился. Ощущение камня под рукой и вид чистой воды над блестящими плитками казались ему более красивыми, чем высокие арки, дорогой гобелен и яркие, разноцветные окна собора.
