до конца апреля 1945 года, когда он к своему ужасу обнаружил, что его «верный Генрих», как он его называл, вел переговоры с союзниками, предлагая безоговорочную капитуляцию Германии. Гитлер назвал это не иначе как «преступлением, не имеющим аналогов в истории Германии».[77]
После неудачного покушения статус Геббельса поднялся на спинах его противников. Теперь его престиж был на пике.[78] Это событие указывало на отсутствие веры в режим у самих генералов. Это отсутствие веры было причиной неспособности генералов управлять войной на местах. Геббельс был на высоте, когда придал этому событию национальное значение, которое привело бы к объединению народа и его лидеров в судьбоносном и мистическом сближении. 20 июля стало поворотным пунктом в войне, а также в статусе Геббельса. Вот что он записал в своем дневнике: «На самом деле 20 июля — это не просто низшая точка и без того пораженной кризисом войны, но и определяющий день нашего возрождения».[79] Он считал себя экспертом по управлению кризисами, и хотя «кризис генералов» был совершенно иного рода и требовал особого подхода, он смог справиться с ним, в частности, с помощью интенсивной пропаганды. Земмлер утверждал, что в тот день за обедом «Геббельс выглядел бледным и не произнес ни слова. Но мы привыкли к такому поведению с его стороны».[80]
Впервые упомянув о покушении в своем обращении к нации 26 июля 1944 года, Геббельс попытался восстановить веру общества в систему и в то, что Гитлер контролирует ситуацию: «Я обязан дать немецкому народу правдивый отчет о событиях 20 июля и выводах, которые мы должны из них сделать», — сказал он. «У немецкого народа есть основания уверить себя в уверенности грядущих побед нашего правого дела, которое пользуется милостью Божьей… Я убежден, что никакая катастрофа и никакая опасность не сыграют в конечном итоге нам на пользу». Он добавил, что, узнав о случившемся: «На мгновение мне показалось, что земля начала разверзаться под моими ногами. Я увидел в своем сознании апокалиптические видения исторической возможности, которая могла бы постигнуть нашу нацию и, более того, всю Европу, если бы этот трусливый и подлый акт террора удался. Но затем почти религиозная, тревожная мысль заполнила мое сердце. Я думал об этом много раз в прошлом, но никогда так ясно и неоспоримо, как здесь, — что фюрер выполнит свою миссию под защитой провидения, и что никакие подлые или презренные действия не смогут подорвать или остановить его».[81]
В тот день Геббельс записал в своем дневнике о докладе полиции безопасности о реакции народа на заговор: «В докладе говорится об абсолютном единстве во всех слоях немецкого народа. Преданность фюреру выражается так, как никогда раньше. Создается впечатление, что здесь была одержана великая победа. Без сомнения, нация теперь движется к тотальной войне».[82] Геббельс стал самым известным защитником радикальной политики и тотальной войны. Он играл роль Psychologischer Diktator (психологического диктатора), который должен работать на тотальные усилия, оказывая давление на общественное мнение.[83]
Престиж Геббельса сейчас был на пике, он был незаменим среди руководства, а его голова была полна новых идей. Альберт Шпеер и Геббельс были двумя нацистскими лидерами, которые лучше всего понимали ситуацию в Германии в то время. Они оба видели в ней возможность воспользоваться национальной слабостью и действовать ради продвижения своей карьеры. Разрешение Гитлера на радикальные действия было необходимо для того, чтобы они могли осуществить свой план. Это был способ гарантировать выживание нацистского режима. И ради этого Геббельс был готов дать обещания немецкому народу, которые он не собирался выполнять.
В октябре 1944 года Геббельс написал в газетной статье: «Война все больше превращается в гонку со временем… в национальное усилие, которое захватывает весь немецкий народ и увлекает его за собой… война сейчас находится на драматическом переломе. Без трепета и колебаний наши солдаты должны отразить наступление врага у наших границ, и вся нация должна стоять за ними, как за одним человеком. Враг должен знать, что его ждет… это наша священная родина, которую мы защищаем сегодня… те, кто погибнет сейчас, отдадут свои жизни за народ… ни одна жертва не будет для нас слишком великой или важной. Мы должны держать эту веру перед глазами, как знамя».[84]
Для того чтобы начать «тотальную войну», необходимо было выполнить условия, касающиеся экономики военного времени и ее эффективной организации, а также обеспечить готовность людей к войне и укрепить их волю и силу для преодоления трудностей. Это можно было сделать с помощью образования и пропаганды, которые подчеркивали общие основы и сильное руководство, которое могло бы вести и распространять эмоциональные и технические силы, необходимые для такой войны.
Термин total имеет значение не только материальное — он связан с самосознанием немецкого народа, который знает свое наследие и заложенный в нем потенциал. Если немецкая нация сможет создать для себя закрытое сообщество, свободное от любых чужеродных элементов, она сможет достичь вершины своего развития.[85] На этом этапе войны военная сила была не единственной важной вещью для борьбы Германии, важна была также ментальная и национальная сплоченность внутри страны. Гражданское население должно было находиться в опасности не меньше, чем солдаты.
В режиме, соответствующем нацистскому идеалу, высшая власть находилась бы в руках верховного главнокомандующего армии (Feldherr), который определял бы политику. В нацистской Германии таким «военачальником» был, конечно, Гитлер, но Геббельс попросил взять на себя часть власти и ответственности, чтобы он тоже мог влиять на войну и ее политику.
После поражения немецкой армии в Сталинграде в феврале 1943 года Геббельс предложил Гитлеру радикализировать политику правительства, чтобы внедрить военную экономику, обеспечить готовность народа к войне через образование и пропаганду, а также провести более жесткую внутреннюю политику. Он попросил Гитлера возложить на него ответственность за руководство военными действиями, но получил отказ. Впоследствии, поумнев от опыта, он объяснял своим соратникам, что «если бы я получил эти полномочия, когда так сильно этого хотел, то победа была бы сегодня у нас в кармане, и война, возможно, закончилась бы. Но чтобы заставить Гитлера образумиться, нужна бомба под задницей».[86]
Как уже упоминалось, между Геббельсом и Гитлером существовал спор, начавшийся сразу после поражения под Сталинградом. Тогда на министерских совещаниях в своем кабинете Геббельс подчеркивал, что только более радикальные гражданские военные усилия приведут к изменению военной ситуации на местах.[87] После 20 июля первоначальной целью режима стала поимка и наказание предателей. В ночь, когда Гитлер был спасен, была
