Инженер-конструктор, спец по нанотехнологиям. «Камагуэй?!» Чудотворец, шаман, погонщик червей, бармен, работорговец, альфонс, чей-то партнер, чей-то сожитель, натурал, гей, би, с детьми или без, дом, домище, хобби, жив, мертв… «Я вообще не представляю себе, чем он может заняться».
Камагуэю вручили ключ к самопознанию. Он вдруг понял: то, что он всегда считал социальным изъяном, – желание не быть похожим на остальных, – на самом деле было его сутью. Если никто не мог предсказать, кем он станет через пять лет, хорошо. Пусть займутся исполнением собственных пророчеств; Камагуэй, свободный от предназначения, построил риф. Свой собственный.
Он изучал морскую биологию с уклоном в экологию коралловых рифов. Он выбрал наноинженерию и дизайн, первичные и промежуточные, в качестве второй специализации. Он научился нырять. Купил ультрасовременный жаброкостюм. Втерся в доверие к вдове из Палос-Вердес исключительно потому, что ей принадлежали лучшие участки побережья в округе. Пока она натирала его грудные мышцы и лопатки маслом цубаки, он думал о полипах и текторах. Скупил сто тонн разнообразного лома, состоявшего из потребительских товаров длительного пользования, выбросил в пятистах метрах от Лонг-Пойнта и засеял изготовленными на заказ текторами, имитирующими кораллы. Всю прохладную, влажную зиму, пока муссон сотрясал кровлю, а Камагуэй языком ублажал вдову в спальне цвета слоновой кости, внизу, под бурными водами, текторы обдирали мертвые морозильники, микроволновки, посудомоечные машины, пылесосы, низкопробных роботов-помощников в поисках сырья и скрупулезно трудились над своими конструкциями. Когда женщина покончила с собой в феврале – «в сезон смертельной скуки», как значилось в записке (написанной от руки и выглядящей анахронизмом от и до), – Камагуэю как будто воткнули нож в спину. Он принадлежал к тому типу людей, которые не могут понять, почему некоторые считают смерть простым решением всех проблем, а решение продолжать жить – ужасным выбором, с которым приходится иметь дело каждое утро. Он не подозревал, что эта женщина знала с того самого момента, когда впервые затащила его в свою постель: сделка обернется любовью. Когда молчаливые, торжественные гостьи из Дома смерти пришли, чтобы забрать тело, он спросил их, будет ли ему позволено увидеть ее после воскрешения.
«Позволено?» – переспросили женщины в белом. Все позволено. Никаких запретов. Но лучше избавить себя от страданий и жить так, словно она умерла навсегда.
«Почему?» – спросил Камагуэй.
«Смерть – это не сон», – сказали женщины. Смерть – это смерть. Мы просыпаемся иными. Наша прежняя жизнь, воспоминания, опыт, любовь и отношения кажутся сном; нематериальным и, возможно, тревожащим, но быстро исчезающим в разгар дня. Только живые скованы узами.
Они увезли тело в своем бесшумном белом фургоне с v-образным клеймом Дома смерти на боку и оставили разбитого Камагуэя одного в доме у моря, который, как сообщили адвокатские проги деликатным шепотом, теперь принадлежал ему до самой черепицы, включая спальню цвета слоновой кости, залитую солнечным светом террасу и лучший участок побережья в округе. Камагуэй спустился к океану, чтобы попытаться смыть угрызения совести соленой водой. Вместо этого он угодил в райский сад.
Ветвистые шпили и башни возвышались со всех сторон; мосты и своды из спиралевидного псевдокоралла выгибались над ним, хрустальная мозаика тротуара уводила в лабиринты стеклянной филиграни и нежно колышущихся вееров. Образования, похожие на огромные морские радиолярии, были разбросаны по морскому дну, как средневековые кальтропы с торчащими в разные стороны шипами, в пять раз превосходящими длину тела Камагуэя. В каждой центральной стеклянной сфере заключался какой-нибудь выброшенный на мусорку предмет домашнего обихода: стиральная машина, робот-садовник. В других местах тонкие, как хлыст, «шеи» поднимались из глубоко укоренившихся основ, колыхаясь в калифорнийском течении, как дремлющие зауроподы; подходящая метафора, потому что голова на конце каждой шеи представляла собой списанный в утиль прокатный драндулет Северо-Западной тихоокеанской аэрокосмической транспортной компании, инкрустированный нанотехнологическими драгоценностями и снабженный воздушными пузырями для придания плавучести. Трубы, башни и жилые дома, дворцы и пирсы: Камагуэй исследовал архитектуру города своей мечты на дне морском.
Он вышел из воды, когда луна взошла над домом на утесе, который раньше принадлежал меланхоличной женщине. В небе светились огни фабрик, описывающих круги по низким орбитам. Где-то в лабиринтах города на дне моря меланхоличная женщина, которая сделала ему минет, а потом проглотила полторы сотни таблеток от депрессии, умерла и стала воспоминанием.
Камагуэй никогда не страдал собственничеством. Он не собирался беречь дарованное в качестве личной страны чудес. На следующий день он уломал двух дайверов отказаться от плавания с плезиозаврами над затонувшим корпусом «Королевы Марии» и взглянуть собственными глазами на кое-что поинтереснее. Еще через день они вернулись и привели полтора десятка друзей. Спустя неделю туристов уже отправляли на дно в специальных батискафах, одолженных у Милапского сообщества пловцов, чтобы показать им нанотехнологический риф Камагуэя. Он совершал десять погружений в день со строгим ограничением в тридцать человек на группу; первое погружение на рассвете, последнее – при свете установленных на понтонах прожекторов, взятых взаймы у морских спасателей. Он жил в жаброкостюме, дважды в неделю чистил кровь от свободных радикалов и глотал пригоршни бодрящих, снотворных, что-то повышающих и понижающих таблеток, а также пищевых добавок.
Кароси[38]. Еще немного успеха, и можно связаться с Домом смерти, чтобы забронировать резервуар Иисуса. Камагуэй вывесил в сети нечто вроде объявления «Требуется прислуга».
И пришла Элена. Мертвячка Элена.
Камагуэй полюбил мертвячку Элена, а она его за это убила. Нежно. Мягко. Поцелуй за поцелуем, даже не осознавая, что делает. Теперь Элена ждала в океане, чтобы он присоединился к ней. Он взглянул на свою персоналку. Пятьдесят два часа сорок восемь минут. «Но нас окликнули – и мы пошли ко дну»[39].
– Рекомендации? – спросил он у комнаты.
– Если обычаи и религиозные традиции позволяют, многие жертвы симптома предпочитают совершить самоубийство, а не позволить ему развиваться до логического завершения, – прозвучало в ответ.
На плите из необработанного коралла, заменяющей Камагуэю стол для переговоров, лежал единственный предмет: приглашение. «Сантьяго Колумбар приглашает…» Где лучше провести последнюю ночь своей жизни, как не в кафе «Конечная станция» во время карнавала; с кем лучше провести ее, как не с людьми, которых он – пусть они никогда об этом не узнают – полюбил сильнее всех на свете?
Скажет ли он им, что случилось? Вопрос приобрел жизненно важное значение. Когда имеется строго регламентированная квота вопросов и целая упрямая вселенная, к которой можно с ними обратиться, каждый становится на вес золота. Камагуэй вообразил, как называет вещи своими именами, представил себе их лица вокруг стола из кованой стали, их реакцию.
Йау-Йау расклеится от потрясения, слез и эмоций, проявит все те гуманные качества, всю сентиментальность и уязвимость, которые и были
