о жизни в лесу, об озере и лесе. Они смеялись и танцевали, и хоть энергия Нины была безграничной, ноги не могли выдержать всю ночь плясок.
Что она скажет маме и мамусе, чтобы ей дали снова увидеть Нину? Хоть вечер прошел хорошо, мама и мамуся не будут рады. Деревня всегда была под запретом, и хоть жители приняли ее, это не превратит грядущие укоры в праздник.
Она должна была как-то убедить их, что это хорошо. Что это безопасно, но…
Она уже пыталась сказать маме и мамусе, как сильно хотела друзей, с которыми можно было поговорить и посмеяться. Мама говорила, что она могла смеяться и общаться с ними. А при упоминании любви она слышала лекции про опасных мужчин, кошмар мамуси, и что ей еще рано думать о любви… когда многие девушки в деревне уже были замужем.
И когда она упоминала одиночество, она всегда слышала «Потерпи» и «Мы с тобой». Мама и мамуся нашли друг друга, но не все могли рассчитывать на удачу. Когда ей будет восемьдесят, они будут рядом? Или она будет одинокой старушкой, полной сожалений из-за потраченных лет?
Нет, правда не поможет. Мама и мамуся не послушают. Должно быть другое, то, что они послушают.
Ну… Нина приходила в домик за лекарством. Может, если другие жители будут чаще их видеть, мама станет спокойнее? Точно было много историй о том, какими необычными были ведьмы Мрока, но если их будут видеть чаше, расстояние уменьшится, да? И если они приходили за лекарствами, можно было меняться на то, что нужно было для дома. На куриц, еще одну козу, может, на хороший камень, чтобы укрепить камин.
Это она скажет маме и мамусе. Идеально.
Среди голых полей цвели редкие полевые цветы или рос мирт. Маленький гном-полевик не мог найти, за чем укрыться. Ему нужно было попасть в амбар с последним снопом, но он, видимо, задержался в полях.
Дуб, ударенный Перуном, возвышался впереди, божественная крона листьев покачивалась в свете луны, темный силуэт становился все больше, пока Бригида не оказалась почти под деревом.
Стекло звякнуло о стекло.
Бригида схватилась за флакон озерной воды, прищурилась, глядя на тьму.
Под дубом, ударенным Перуном, среди подношений из меда и хлеба сидел блондин. Художник.
Ее сердце колотилось. Что он тут делал? Разве он не должен был проводить Роксану домой? Кого он тут искал? Не ее ведь?
С места на земле он игриво поклонился и сделал глоток.
Кому он кланялся? Она оглянулась, но там никого не было.
На его лице уже проступили следы кулака — у Дариуша было много колец — и грязь жадно впилась в сапоги. Было тихо, она должна была что-то сказать? Стоять молча в лесу ведь не было необычно? Но в деревне все болтали. Она не хотела выглядеть еще более странной, чем была.
— Предлагаешь себя Перуну? — она скрестила руки.
— Если бы он меня забрал, — художник допил содержимое бутылки и потянулся за следующей. Он пришел подготовленным.
— Как видишь, — она указала рукой на землю, — он предпочитает хлеб и мед, ты не подходишь.
— Каспиан, — сказал он тихо и медленно, словно шепот водопада вдали, но ниже. Он замер на миг, не двигалась и она, они были двумя тотемами из камня в ночи. Она сглотнула, во рту пересохло. Он кашлянул, сдвинул подношения с места рядом с ним.
Смело. Вот бы Перун не увидел. И наглый, ведь она слышала о его свадьбе. Она скрестила руки еще раз и вскинула голову.
— Бригида, — она посмотрела на пустое место и приподняла бровь. — Ждешь свою суженую?
Закрыв глаза, он шумно выдохнул и отвел взгляд, уперся локтями в колени.
— Я проводил ее и пришел сюда. Это моя последняя ночь свободного человека. Я хотя бы залью свою печаль.
— Если сделаешь это тут, полевик может захотеть преподать тебе урок. И я ему не помешаю.
— Пусть приходит, — прохрипел Каспиан, голос оборвался. — Это лучше, чем завтра.
Его суженая сияла ярче всех на празднике, и никто не мог отвести от нее взгляда. И она ощущала, что девушка была искренней.
По сравнению с ее одиночеством, его судьба казалась приятной.
— Радуйся. Могло быть хуже.
Каспиан печально покачал головой.
— Ты не понимаешь… Я знал ее всю жизнь. Она мне как младшая сестра, — он прислонился к стволу, отклонил голову и закрыл глаза. — Ни ее родители, ни мои не слушают возражений, потому что это соединит альянс.
О, жениться на том, кто был как семья? Это было другим делом. Оказаться с тем, для кого он хотел счастливого будущего, еще и брак приносил ожидания. Если так, то ему было очень плохо.
Он сделал еще глоток из бутылки. Что она могла сделать, сказать ему? С мамой и мамусей было свободно, ничто не мешало ей обнять их и утешить. Но с другими, с… ним в воздухе что-то было между ними, препятствие. Она не могла легко его пересечь, хоть жители деревни вели себя легко друг с другом.
— Так ты погубишь себя выпивкой, — сказала она, опустилась на колени рядом с ним на границе его мира и ее.
— Вот бы тебя услышала Мокоша, — мрачно пробормотал он.
Так он точно доведет себя выпивкой до смерти.
Нет. Она забрала его бутылку и выбросила в поле. Вдали разбилось стекло.
Неужели она это сделала?
Бригида глубоко вдохнула, но не поддалась желанию сжаться. Это был ее шанс завести друзей, и она не будет отворачиваться от него. Так было правильно.
Хмурясь, Каспиан повернул голову.
— А полевик…?
— Пусть приходит, — бодро ответила она и расслабила плечи.
Каспиан тихо рассмеялся, провел рукой по своим золотистым волосам.
— Все ведьмы такие, как ты?
— Все мужчины такие, как ты? — парировала шутливо она.
Еще смех.
Она склонила голову.
— Что? Ты же не знаешь всех лично? — пошутила она.
Препятствие уже не казалось таким прочным.
— Ладно, — тихо смеясь, он отмахнулся, посмотрел во тьму леса. — Скажи, есть ли мудрый совет, как стерпеть мою судьбу?
Бригида глубоко вдохнула. Мама много раз ее предупреждала, и она могла это передать:
— Будешь ругать свою судьбу, и золотой паук Мокоши сплетет из нее проклятие.
Каспиан посмотрел ей в глаза в свете луны, что-то там искал, и сам он искал тут другой путь, только бы не вперед. Он согласился бы и на проклятие.
— Что может быть хуже этого? — прошептал он, глаза стали печальными.
Она опустила ладонь на его плечо, лишь на миг, и напряженность растаяла как снег в первых лучах весны.
— Я попрошу
