лавочку у входа в дом, прислонилась к стене и стала лузгать семечки. Восьмой десяток в середине, а зубы — как у молодухи.
— Пляши, Сафоновна! — раздался сбоку голос почтальонши Нюрки.
— Тьфу ты, напугала, — сказала баба Катя, — чуть семечкой не подавилась. От кого письмо?
— Не письмо, а извещение о денежном переводе. Хлопова Н.А. из Москвы сто рублей тебе послала. Это что за богачка такая?
— Племянница двоюродная, — сказала Тараканова, беря извещение и пряча его за спину. Руки у нее заметно дрожали.
Глава 1
В конце 1898 года Луи Рено в сарае у своего дома в парижском пригороде Биянкур переделал трицикл с двигателем внутреннего сгорания в полноценный автомобиль.
В 1899 году братья Рено пристроили к дому ангар и, организовав компанию «Societe Renault Freres», стали собирать там автомобили.
К 1905 году выпуск машин составил уже более 1200 штук в год, площади производства достигли 24 гектаров, на заводе трудилось почти 800 человек.
25 октября (7 ноября нового стиля) 1917 года в России произошло событие, которое одни называют Великой октябрьской социалистической революцией, а другие — большевистским переворотом, и в результате которого через несколько лет четверть рабочих завода «Рено» составляли люди, говорившие на русском языке и титуловавшиеся у себя на Родине «благородиями», «высокоблагородиями», а то и «превосходительствами».
Каждое утро темная, молчаливая масса этих людей, многие из которых сохранили армейскую выправку, проходила под звук гудка через заводские ворота, а потом, под грохот автоматических молотов, под визг трансмиссий бегущего конвейера, обнаженная по пояс, крутила гайки, клепала заклепки и делала все остальное, нужное для того, чтобы с конвейера сходили новенькие блестящие автомобили.
Вечером эти люди возвращались в свои квартиры-клетки в домах в семь этажей без лифта, где в стенах торчали острия гвоздей, забитых соседом, ужинали, читали ежедневные русские газеты и ложились спать. А в полковые или православные праздники, если таковые совпадали с выходными на заводе, они доставали из привезенных с Родины сундуков знаки своего прежнего отличия — ордена, георгиевские кресты и медали — и шли в русские трактиры на главную улицу Биянкура — rue Transversales, которую все они называли по-простому — Поперечной.
В трактирах на столиках с грязными бумажными скатертями стояли грошовые лампочки с розовыми абажурами, треснутая посуда, лежали кривые вилки и тупые ножи. Пили водку, закусывали огурцами и селедкой. Водку называли «родимым винцом», селедку — «матушкой». Чадили блины, орали голоса, вспоминался Перекоп, отступление, Галлиполи. Подавальщицы, одна другой краше, скользили с бутылками и тарелками между столиками. Это были Марьи Петровны, Ирочки, Тани, которых все знали чуть ли не с детства, и все-таки после пятой рюмки они казались загадочными и недоступными, вроде тех, которые дышали духами и туманами в каком-то романсе, слышанном когда-то, где-то… черт его знает, когда и где!
15 апреля 1937 года в один из таких ресторанов, под названием «Сhez Joseph boiteux»[22], вошел высокий, атлетически сложенный молодой человек в светло-коричневом плаще последней моды.
За спиной бармана[23] висел рекламный плакат с изображением румяного господина, державшего в руке рюмку, и надписями на французском и русском: «ЗДОРОВЬЕ ДОРОЖЕ ДЕНЕГЪ! ПЕЙТЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО РЕВЕЛЬСКУЮ ВОДКУ!»
Посетитель положил шляпу на стойку бара, внимательно прочитал рекламу и потребовал кружку пива.
— Можете присаживаться за столик, месье, у нас у стойки и за столом цена одинаковая[24].
Гость поблагодарил и спросил у бармана, где он может увидеть хозяина.
Хозяин «Хромого Жозефа» Йозеф Клопп сидел в это время в зале своего ресторанчика и читал «Последние новости». На посетителя он никакого внимания не обратил, мало ли их шляется, посетителей.
Три года назад в жизни Осипа Григорьевича[25] случилось два значимых происшествия, одно — весьма неприятное, другое, напротив, счастливое. Клопп лишился ступни левой ноги, но обрел пенсию, которая позволила ему в этот весенний день не гоняться по узким нарвским улочкам за ворами и убийцами, а сидеть в собственном ресторане и заниматься ничегонеделанием.
Ступню Осип Григорьевич потерял в нарвском лесу, когда вместе с другими чинами Крипо[26] брал банду известного в Эстонии налетчика Вадима Розенберга.
Розенберг со своими ребятами спрятался в лесной избушке, и чтобы никто их не беспокоил, установил на единственной ведущей туда тропинке противопехотную немецкую мину, которую захватил на всякий случай с ограбленного за несколько недель до этого военного склада. На эту-то мину старший ассистент криминальной полиции И. Клопп и наступил.
Когда он пришел в себя, то узнал, что ногу выше щиколотки врачи постараются сохранить, что банду взять не удалось и что родное министерство приняло решение представить его к награждению медалью ордена Белой звезды.
Медалью Клоппа так и не наградили, а вот страховое возмещение компания, где страховали всех чинов эстонской полиции, скрепя сердце выплатила. А вскоре Клопп получил еще один подарок: чиновники с улицы Пикк[27] долго подсчитывали его выслугу лет, долго решали, стоит ли включать в нее службу в российской полиции, в конце концов включили и назначили Тараканову пенсию. Пенсия у него была хорошая. Маленькая, но хорошая.
На семейном совете, после длительной переписки с Кунцевичами, приняли решение ликвидировать все свои дела в Эстонии и уехать во Францию. Клоппы продали дом и молочную ферму, купили на вырученные деньги русский трактир «У дяди Жоры» на Поперечной улице в Биянкуре (в Париже аналогичное заведение стоило на порядок больше), перекрестили его в «Хромого Осипа» и стали наслаждаться французской жизнью. Иван с ними не поехал — он заканчивал медицинский факультет Юрьевского университета, а во Франции врачу с иностранным дипломом трудоустроиться было практически невозможно. Сын обещал навещать родителей.
Жизнь потекла сытная и спокойная, но… Какая-то вялая, что ли.
Брюнет подошел к Клоппу и представился:
— Инспектор полиции Жюль д’Эврэ. Разрешите присесть?
— Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал Осип Григорьевич, откладывая газету, — что-то я вас раньше не видел. Недавно поступили на службу?
— Я раньше служил в провинции, в Биянкур меня перевели только месяц назад.
Подавальщица принесла пиво. Полицейский сделал большой глоток и поставил кружку на стол.
— Неплохое у вас пиво, — сказал он, промокая губы салфеткой.
— Стараемся, — ответил Клопп.
Инспектор вынул из кармана пачку сигарет и предложил хозяину.
Осип Григорьевич отрицательно помахал рукой и вытащил из пиджака пачку «Natacha» — лучших, если верить рекламе, русских папирос французского производства:
— Благодарю, у меня свои.
— Вы, наверное, слышали об убитой девушке? — спросил д’Эврэ, прикурив от позолоченной зажигалки.
— И слышал, и в газетах читал. У нас об этом происшествии только и говорят — в русской колонии последнее убийство случилось
