— Ты начнёшь первый. Потом знак подашь, как договорились.
Бурка кивнул и попросил:
— Отвернись!
Стесняется он меня, надо же.
Я отвернулся, конечно. Уставился на небо.
Часы бы какие-то? А то — только и понимаю: перевалило за полдень. И очень сильно уже перевалило. Но ещё не вечер, не-ет.
Издалека донёсся волчий вой, и я обернулся.
Одежда Бурки была аккуратно сложена стопочкой под кустом акации. Я поднял её и запихал поглубже в куст.
Потом снял сапоги, вырезал ножом квадратик травы, плеснул на землю воды из фляжки, потоптался ногами. Подумал — и по лицу провёл грязную полосу.
Снял и припрятал под куст мешок и свою «лишнюю» одежду. Оставил штаны да рубаху, которую безжалостно разорвал по вороту.
«Бедный заяц, попал в переделку», — усмехнулся я и стал выбираться на караванную тропу.
Солнце палило безжалостно, а мы с Буркой шли по тенёчку, потому я тут же вспотел, и прилипшие ко лбу волосы довершили образ.
Парнишка-замарашка, босой, безоружный — безобиднее некуда, верно?
«Блокпост» прятался за изгибом тропы.
Там ледник потерял здоровенные камни — десятка два, не меньше. И в тенёчке самого здоровенного расположился колдун, а чуть подальше — воин, три рассёдланных волка и три десятка совсем молоденьких девушек.
Мы с Буркой так и не поняли, почему все девушки неподвижно лежали на траве? Вроде бы живые — иначе, зачем колдун постоянно гонял воина проверить, целы ли пленники? Но совсем не двигались — почему?
Понятно было, что девушек набрали по ближним деревням. Понятно — зачем. Видно, заскучали воины терия Вердена без женской ласки.
Но почему пленницы вели себя как полумёртвые? Опоил их, что ли, чем-то колдун? Усыпил?
Волк снова завыл, на этот раз совсем близко.
Ездовые его сородичи заволновались, один так и вообще начал хлопать крыльями и скулить, словно мама его домой позвала.
Я уже знал от Бурки, что одомашненные волки — по разуму — словно малые дети. Привязываются к людям, не агрессивны, если специально не учить их бросаться на двуногих или сородичей.
Но зов своей, «людской» стаи, волки всё равно помнят. И уважают диких волков, как старших сестёр и братьев. Даже побаиваются.
Только безбашенные сородичи Кая отваживались ловить диких волков. Потому что умели метко бросать арканы и знали главную хитрость — стянуть дикарю морду, чтобы не мог даже рычать на обидчиков.
Да и то им чаще всего попадались «белые» — одичавшие, но в прошлом домашние звери. Более мирные и покорные человеку.
Дикари и похитрее, и летают быстрей. Уязвимы только кормящие волчицы с волчатами. Этих и выслеживать не надо — их гнёзда видно издалека.
А Бурка мой как попался? Сам сплоховал. Слишком далеко забрался на территорию диких «человеков». Тут его и поймали. Подло, из засады! (Это он сам так выразился.)
А я, зная любопытство юного человеко-волка, решил, что увлёкся он чем-нибудь, бдительность потерял. И получил петлю на свою хитрую морду.
Домашние волки продолжали нервничать. Бурка был близко, от него несло зверем, да и словечки всякие детские ездовые звери всё ещё помнили.
Бурка не просто выл, он говорил с ними, подбирая слова попроще.
— Иди, успокой их! — крикнул колдун воину, что осматривал пленников.
— Да я уже ходил! — начал отнекиваться тот. — Иди и сам посмотри! Колдун ты или мешок с салом? Может, зверей кто-то околдовал? Глянь, чего они бесятся?
И тут я вывернул из-за камня и плёлся по караванной тропе, загребая ногами, словно очень устал.
Тропа была неширокой и извилистой — то и дело огибала камни. Трава была кое-где выбита до песчаной земли. Уазик бы сейчас — самое то. Или буханку.
Я не спеша прошлёпал мимо колдуна, но он на меня даже и не посмотрел. Встал, ругаясь, и поплёлся к волкам.
Мешок у него был, и немаленький. Это хорошо, что он его у камня оставил.
Воины — двое стояли поперёк тропы, словно документы собрались проверять, — тоже скользнули по мне ленивыми взглядами. И останавливать не стали.
Неинтересный я был путник — мелкий, нищий, грязный.
Пришлось остановиться самому.
— Дяденьки, дайте лепёшку! — попросил я жалобно. — Два дня ничего не ел!
— А ну, брысь отсюда, щенок! — «Дяденька» уставился на меня неласково.
Ага, щас. Я сделал вид, что рад и такому вниманию, и подался к воину, заговорившему со мной, пытаясь ухватить за рукав.
— Лепёшку! Самую маленькую корочку!
— Да ты знаешь, сколько сейчас стоит ячмень? — разозлился «дяденька», отталкивая меня.
Я шлёпнулся на дорогу.
— А что такое «стоит», дяденька? — спросил я ещё жалобней.
— Во, дикари! — рассмеялся второй воин, что не участвовал в нашем диалоге, и подошёл поближе, посмотреть на меня, уродца.
— Вот, гляди парень, — он развязал мешочек на поясе и вынул, блеснувший серебром неровный кругляш. — Вот деньга. У кого есть деньга — тому дадут поесть, у кого нет — тому не дадут.
Я вскочил.
— Какая красивая!
— Пшёл вон, дикарь! — рассмеялся воин и подался вперед, чтобы оттолкнуть меня.
Этот стоял удобнее. Да и второй был достаточно близко.
Я выхватил у него из-за пояса знакомый уже изогнутый однолезвийный меч. И следующим движением разрубил его хозяина почти пополам.
Воин даже не вскрикнул: сипло выпустил воздух и рухнул на тропу. Хороший оказался меч. Лучше моего первого.
Второй воин всё-таки успел достать из ножен оружие. Я громко свистнул и кинулся ему в ноги.
За камнями, где колдун пытался угомонить волков, раздался душераздирающий рёв, визг и человеческие вопли.
Запахло палёной шерстью.
Я вскочил и ударил мечом, не оборачиваясь. Был у Камая и такой финт, а я — дико торопился.
