бы не враждебная, но все же заметная. Как будто мы с ним разные биологические виды, и пропасть между нами слишком велика, чтобы даже пытаться ее преодолеть.
– Морской ром. Я всегда был в первую очередь рыбаком, а во вторую – шотландцем.
На вкус ром немногим лучше виски Келли. Возможно, он ослабит похмелье, с которым я проснулась.
– Эйлан-Бик, – произношу я, глядя на маленький остров. – Что это значит?
Чарли забирает у меня фляжку и завинчивает ее.
– Eilean – это «остров». Beag – «маленький».
– А гэльское название Килмери – Килл Мер…
– Кил-Мэри.
– Что это значит? – Я прекрасно понимаю – и, несомненно, Чарли тоже, – что попытка завязать хорошее знакомство хотя бы с одним из местных жителей выглядит крайне неуклюже. Но для меня настойчивость часто заключается в том, что я начинаю идти по какому-то пути и понимаю, что сворачивать с него будет только хуже.
– «Остров, где церковь Святой Марии». – Он кивает в сторону длинного, узкого мыса, виднеющегося далеко на западе и все еще окутанного темными облаками. – На острове Роэнесс есть развалины средневековой церкви тринадцатого века. Конечно, это слово происходит из древнескандинавского наречия. Большинство географических названий здесь такие. Почти в каждом Маклауде, Макниле, Макдональде, Маккензи или Моррисоне, родившемся на этих островах, течет скандинавская кровь.
Я слегка вздрагиваю при упоминании фамилии «Макнил», но заставляю себя сделать паузу, чтобы не показаться слишком настойчивой.
– Значит, вы всегда жили здесь? На Килмери?
– Ага. – Он бросает на меня взгляд с сильным прищуром, а затем отворачивается.
Я улыбаюсь, досадуя, что он не клюнул на наживку, и не зная, как направить разговор в нужное мне русло.
– Итак, – начинает Чарли, наблюдая за Бонни, которая теперь сидит на песке, высунув язык и с тоской глядя на волны, – эта история, которую ты собралась писать… Зачем ты ее пишешь?
И хотя это именно то, чего я хотела, я вдруг начинаю нервничать. Потому что я плохая лгунья. Я говорю раньше, чем думаю. И я как-то не предполагала, что это будет так трудно. Не просто сказать ложь, а запомнить ее, поверить в нее.
– Мое начальство любит личные истории, – отвечаю я. – Как у того американского писателя, который понял, что его бабушка всю жизнь кормила его семью ядом, или у нейробиолога, который изучил снимки мозга психопатов и обнаружил, что он тоже один из них.
У меня больше нет работы. Я уволилась из журнала в тот день, когда покинула больницу Модсли и заказала билет в Глазго. Я потеряла маму. Своего жениха. Себя. Потеря работы на этом фоне почти не ощущалась. Моя выдумка – это не просто ложь, это средство достижения цели. Способ поговорить с людьми, которые были здесь много лет назад. Чтобы они поговорили со мной. Чтобы узнать правду. Об Эндрю Макниле. Обо мне. И я все еще могу что-нибудь написать; возможно, это единственная часть меня, которую мне удалось сохранить.
Я рискую исподтишка взглянуть на Чарли.
– Но я думаю, что он будет очень разочарован. Я вообще не уверена, что стану что-то писать.
– Почему?
– Здесь нечего выяснять, верно? Я проделала массу исследований, прежде чем приехать сюда, и все результаты совпали с тем, что нашел режиссер в девяносто девятом году – или не нашел. Эндрю Макнил – довольно распространенное имя на Гебридских островах. Но на Килмери никогда не был зарегистрирован ни один Эндрю Макнил: ни его рождение, ни брак, ни смерть. Ни один Эндрю Макнил не регистрировал здесь ни участок, ни торфоразработки, ни рыбацкое судно.
Чарли не отвечает. Он набирает в кулак горсть белого песка и пропускает его сквозь пальцы.
– И даже если я смогу написать свою историю о том, как приезжала сюда ребенком, вряд ли кто-то поможет мне заполнить пробелы, правда? – Снова смотрю на него. – Я имею в виду, вы ведь были в баре вчера вечером.
– Ну-у… – Чарли коротко вздыхает. – Люди болтают всякое, вот и всё. И, в общем-то, ничего нового в этом нет.
– Я не собираюсь писать ничего ужасного, Чарли. Если вы думаете именно так – если все так думают, – то я действительно не собираюсь этого делать. Мне просто нужно, чтобы кто-нибудь поговорил со мной.
Он вытягивает ноги, морщась.
– Знаешь, это место прекрасно только потому, что на его долю выпали века невзгод. Оно безлюдное и дикое только потому, что богачи, владевшие людьми так же, как и землей, поняли, что станут еще богаче, если заменят арендаторов овцами. И потому, что крутые материковые рыболовные хозяйства вымели из моря всё, кроме моллюсков, заставив уехать и тех, кто рыбачил здесь поколениями. Господи, даже туристы просто считают, что им нужно идеальное уединение, а потом, когда получают его, чаще всего жалуются. Я считаю, что через день эти новые археологи начнут ныть по поводу отсутствия вай-фая в домиках и цен на дизельное топливо на острове. – Он одаривает меня еще одной полуулыбкой. – Люди приезжают сюда, чтобы брать, Мэгги. Редко кто отдает. Так было всегда.
– Я здесь не для того, чтобы брать, – возражаю я. И это звучит удивительно искренне, учитывая, что это самая страшная ложь из всех, что я произнесла до сих пор.
Чарли устремляет на меня взгляд, долгий взгляд. Затем вздыхает и очень торжественно кивает.
– Малыш Лорн был сыном Алека и Фионы Макдональд.
– Боже… – Я вспоминаю бледное веснушчатое лицо Фионы, узкие и полные ярости глаза Алека.
– Алек – сволочь. Он всегда был сволочью – буровик, больше половины жизни проводит в море на нефтяных месторождениях компании «Бритиш петролеум» к западу от Шетландских островов, – но после смерти Лорна стал сволочью с оправданием. У него тёрки не с тобой. Практически со всеми.
– Значит, люди могут со мной поговорить?
Прибой усиливается. Чарли смотрит на горизонт как раз в тот момент, когда большая зеленая волна разбивается о береговую линию.
– Ты когда-нибудь видела корабль-призрак?
– Что?
– Они знамениты на этом побережье. Люди видят их постоянно. Потерянные рыболовные траулеры, омароловные суда, яхты… Старые пароходы, ходившие в Канаду…
Я смотрю на плоский горизонт, словно ожидая, что один из них вот-вот появится в поле зрения.
Чарли делает паузу, смотрит вниз на свои мозолистые ладони.
– С тридцати до сорока лет всякий раз, когда я шел на запад от деревни в сумерках или на рассвете, мне казалось, будто я вижу похоронную процессию, которая идет по Гробовой дороге рядом со мной и несет черный гроб. Всегда видел ее только краем глаза; стоило мне взглянуть прямо, и она исчезала. Иногда мне казалось, что я слышу их
