руках обугленный по краям лоскут ткани, от которого пахнет копотью.
– Садитесь позади с Эссой. Мы довезем вас до дома, а завтра будет дилижанс. Вы уж не сумлевайтесь.
Эсса похлопывает рукой по бортику телеги:
– Забирайтесь, познакомитесь с малышом.
– Я жду дилижанса.
– Залезайте. Нельзя здесь долго стоять, а то солнечный удар хватит, – ласково, нараспев бормочет она, будто со своим младенцем разговаривает. – Залезайте.
Она берет меня за руку, помогая забраться на задок, и притягивает к себе, так что мы ударяемся плечами, когда мистер Раньон разворачивается, а колеса телеги подпрыгивают на неровностях. У младенца густые черные волосы. Вытянув губы трубочкой, он пускает пузыри. Хватает маму за шаль, сжимает кулачок.
– Как его зовут?
– Фредерик Хирам.
Она три раза целует мальчика в макушку и так и сидит, опустив подбородок на его голову.
– Ваш брат рассказал нам новости.
– Бедняжка, – говорит мистер Раньон. – Хорошая была девушка.
– Но так оно лучше, – отвечает Эсса. – Лучше для нее.
Фредерик Хирам гулит и повизгивает.
– Тихо, миленький.
Я зажмуриваюсь, но так и вижу Алису, падающую с крыши. Открываю глаза и гляжу на череду полей, усыпанных белыми пятнышками-овцами. В траве скользит темный силуэт. Лиса.
Я машу лоскутной тряпкой:
– Не трогай!
Лиса вздрагивает и прячется под кустом ежевики, бросив на меня беззащитный взгляд. Ее желтые глаза почти прозрачные.
Старая кобыла выдыхает и трясет головой, роняя слюну вперемешку с мокрым сеном. Мальчик уже не гулит, а истошно вопит.
Личико у него синеет, миссис Раньон качает сына вверх-вниз.
– Какой же сильный у него голос.
– Это точно, – соглашается мистер Раньон, – это точно.
Фредерик Хирам замолкает, убаюканный тряской, его веки опускаются. Миссис Раньон похлопывает малыша по спине, искоса глядя на меня, щурится, защищаясь от дорожной пыли. Лицо у нее широкое и плоское, которое кажется еще больше под полями головного убора, и она покусывает сухую кожицу на нижней губе, не решаясь спросить, почему я брела по дороге в воскресенье.
Я едва сдерживаю смех. Может, сказать ей. Сказать, что я в Бродерс-хаус собралась. В сумасшедший дом. Может, она просто кивнет и опять похлопает Фредерика Хирама по спине. Может, посмотрит на меня странно – так, как раньше смотрели только на Алису.
А может, мальчик снова завопит, поэтому я молчу и смотрю на пастбища, пока мы не подъезжаем к дому. Мистер Раньон останавливает лошадь.
– Зайдете к нам? – спрашиваю я. – Я уверена, что Кэти…
Но слова застревают у меня в горле, словно треснувший камень. Я хватаюсь за бортик тележки. На обочине стоит Алиса, босая, в тонкой сорочке из хлопка. Она сцепила руки перед собой, длинные рыжие волосы, до пояса, разделены на прямой пробор. Розовые губы, россыпь веснушек, глаза цвета мха.
– Алиса.
Мистер Раньон спрыгивает с облучка, загораживая обзор, подходит к задку телеги и открывает калитку. Протягивает мозолистую руку, помогая мне спуститься.
А Алиса так и стоит, подол ее сорочки весь в черных пятнах, под ногтями земля, на шее смазанная грязь. Она смотрит на свои босые ноги, смотрит, как я спускаюсь с телеги, как мои ноги путаются в юбках. Я вся трясусь. Делаю шаг к ней.
– Передайте наши соболезнования, – говорит миссис Раньон. Она прикрывает голову Фредерика Хирама шалью, защищая его от жаркого солнца.
Ее супруг забирается на свое место.
Алисы на обочине больше нет.
Резкий порыв горячего ветра прижимает к земле сожженную солнцем траву, и овцы, блея, направляются в тень старого амбара. Густую тишину нарушает бренчание уздечки – лошадь затрясла головой.
– Наши соболезнования, – повторяет миссис Раньон. – Наши соболезнования.
* * *
Дорожка, по которой я иду к дому, все время извивается. Тоби смотрит из окна столовой, прижав ладони к стеклу. Он говорит, его губы шевелятся, он сосредоточенно сдвинул брови. Но смотрит он на меня. Продолжает говорить и смотрит на меня. Машет мне рукой, а я машу ему в ответ и поднимаюсь по лестнице.
Дверь распахнута, в коридоре прохладно. Тоби стоит в дверях столовой.
– Ш-ш-ш, – шепчет он.
Поднимает глаза к верху лестницы, затем берет меня за руку. Сжимает пухлые, липкие пальчики. Заводит меня в комнату и показывает на стул:
– Вот она.
Отпускает мою руку и с трудом отодвигает стул. Жестом показывает, чтобы я садилась. Треплет меня по плечу, когда я слушаюсь его.
Стул напротив зеркала. Креп сняли, свернули, положили на шкаф. Я гляжусь в посеребренное стекло. Маленький мальчик и некрасивая женщина с грязным пятном на щеке смотрят на меня. Его губы беззвучно шевелятся, я чувствую его горячее сладкое дыхание.
– Тоби.
Он щелкает зубами (единственный звук, исходящий из его рта) и барабанит пальцами по моему плечу.
– Тоби.
Меня тошнит. Нет. Я смахиваю его ладонь с плеча, хватаю его за руки. Он упирается бедрами мне в колени и смотрит на меня бесцветными глазами, его ресницы, такие длинные и изогнутые, поднимаются и опускаются.
Я трясу его. Сильно. Зову по имени. Он улыбается и поворачивается к двери.
Кэти выходит из-за угла. Какое буйство цветов она раскладывает на столе: золотарник, хризантемы, охапка астр.
– Разве они не… Тебе нехорошо?
– Жарко.
– Попроси у Сирши вазу, Тоби, – говорит Кэти, чмокнув мальчика в щеку. – И стакан воды для тети.
Мы остаемся вдвоем, и Кэти берет один цветок, чтобы оборвать листья со стебля. С него падает божья коровка, расправляет жесткие крылышки. Кэти вытягивает палец, ждет, пока божья коровка переползет ей на ладонь. Кэти улыбается мне, будто делится чудесным даром, и говорит:
– Смотри. Они приносят удачу. Оставим ее в доме.
Кэти стряхивает божью коровку на стол. Та приземляется на спину. Машет лапками, наконец переворачивается и в поисках безопасности уползает под широкий листок.
– Что же ты не попросила их зайти к нам?
– Я…
– Куда ты направлялась?
– Я ждала дилижанса.
– Он не ходит по воскресеньям.
На стебле капельками собирается млечный сок. Кэти проводит по стеблю большим пальцем и оглядывается по сторонам в поисках тряпки или полотенца, чтобы вытереть руку. Но видит только черный креп.
– И зачем?
– Мне нужен сундук Алисы.
– Не сомневаюсь, лечебница отправит его тебе.
– У меня есть вопросы к доктору Мэйхему. Как Алиса вообще попала на крышу?
– Ты не найдешь утешения.
– Я не ищу утешения, – говорю я и поднимаюсь, ухватившись за край стола. – Я просто хочу знать правду.
Но Кэти меня не слушает, она перебирает цветы, на ее лбу – одна-единственная морщина.
– Она не знала душевного покоя. Никогда… Что толку тревожить мертвецов? Это ничего не изменит. Совсем ничего.
Глава 5
Но мертвецы тревожат меня. Третью ночь подряд все тот же
