ответил ничего и покорно глядел, как веселый стрелок свернул голову куре и погубил штыком свинью. Адъютант, поручик Таульберг, проходя мимо, остановился.
— Нельзя свинью резать.
— Заведующий собранием, ваше благородие, разрешил для офицерского довольствия.
Поручик Таульберг отправил стрелка на гауптвахту, но стрелок не унялся:
— Мне заведующий собранием разрешил.
Отбыв наказание, стрелок сказал в роте:
— Дознался. Мужики-то девок своих в топь убрали. К ночи, глядите, пойду. Всех девок сюда выволоку.
И ушел стрелок Федосей. Ушел и не вернулся. Ждут стрелки — когда Федосей им баб приведет? Нет Федосея.
А дома у каждого стрелка есть своя баба, и дети у них есть. Но далек дом. Зажаты стрелки поротно, и офицеры гуляют по линии, не пускают домой: война.
Ночью бесы, прилетев с топи, мучают стрелка. Дрыгает стрелок ногами, кричит, хватает беса, женщиной припавшего к бородатому телу. Очнется — нет женщины. Падалью свалится стрелок на землю и даже в смерти своей не услышит женской речи. Бранятся стрелки:
— Ловчило Федосей! Один со всеми бабами в топи живет. Как турок.
И долго говорят о Федосеевой хорошей жизни и о своей плохой.
— Нет в нас ничего, как будто мы чужеземцы. Жены наши обижены и заброшены на произвол судьбы, а дети наши голодные сидят. На девять копеек в сутки только опилок и купите. Пойти за Федосеем!
В штабе полка про Федосея отметили: «Пропал без вести», и полковник Будакович сказал:
— Дезертирство начинается. Царь и бог от русской армии отступились. Что будет?
Лучше всех в Шестом стрелковом полку знает о том, что будет, заведующий оружием и хозяин офицерского собрания Гулида. Тыкает в обрывок газеты, который вечно торчит у него из грудного кармана гимнастерки:
— Вот! Бельгийский посланник! Аплодисменты! Милюков речь сказал. «Победим Германию! Только темные силы…» Темные силы уничтожить нужно.
И держит Гулида голову набок, потому что на шее у него вечный фурункул.
А поручик Таульберг о будущем не загадывает. Он — адъютант, и у него времени и для сегодняшнего дела не хватает. Зато он лучше полковника знает все, что делается в полку. И даже то знает, что Гулида передергивает в карты.
Чуть вечер, у Гулиды в руках уже трещит колода. В банке сперва скромно — рубль. Рубль на рубль — и уже потеют дрожащие руки, багровеют лица. Проигрывают офицеры друг другу в «шмоньку» последнее. И переходит это последнее из кошелька в кошелек, пока не попадет к Гулиде. Гулида скопил уже шесть с половиной тысяч и отложил их в банк в Петрограде, чтобы купить по окончании войны дом.
Из офицерского собрания Гулида прибежал к полковнику Будаковичу, без шапки, красный, и сказал:
— В полку у нас темные силы действуют. У нас, головой ручаюсь, есть германский шпион. Пуля его не берет, а сам он кровный немец. Солдат мучает, а свинью жалеет. Всякое слово подслушивает и даже в карты подсматривает. Чуть удача русскому человеку, так он сразу: неправильно.
Маленький и юркий, набок держа короткую голову, он убежал, чтобы наутро засветло уехать на станцию за вином и сардинками.
Поручик Таульберг, вернувшись из собрания в штаб, шагал по избе и говорил полковнику:
— Заведующий собранием — карточный шулер и вор. Он учит солдат грабить жителей. Он неправильно играет в карты. Нужно таких из армии вышвыривать.
Полковник Будакович отвечал:
— Не время теперь ссориться. Друг за друга теперь крепко держаться нужно. Падает дисциплина в армии.
II
Две двуколки притряслись к штабу полка. С передней спрыгнул Гулида, споткнулся на пороге, охнул, дернув головой, и вскочил в избу.
— Гости из Петрограда приехали. Подарки привезли. Тыл о нас помнит. И вот газетку достал. Дама стишками пишет. Кальсоны, пишет, пришлю. Шарфики и носовые платочки тоже. И подписалась полностью: Катя Труфанова. И адрес — Таврическая, 7. Красивая, должно быть, бабочка!
Тучные ноги своротили с печи тяжелое тело подпоручика Ловли, начальника связи. Золотой Георгий блеснул на груди, над Георгием — крепкая голова, поросшая золотым волосом. Полковник Будакович надел сверх свитера мундир, нацепил георгиевское оружие. Гулида крутился по избе, подскакивая то к одному, то к другому офицеру. А от поручика Таульберга отворачивался, будто нет в избе адъютанта. Кинулся к двери.
— Вот они тут, со мной приехали, ждут.
Гости уже выкарабкались из двуколки. Один — высокий, в серебряном пальто — водил рукой по сукну, стряхивая сено. У другого на низких плечах оттопырились дугами повитые серебром узкие погоны гражданского генерала. В избе он как осел на стул, так и остался, не сдвигая взгляда с того места, которое подставилось глазам. Вздрогнул, когда хлопнула дверь, выпустив Таульберга из избы: много наврал гостям в дороге Гулида про войну и снаряды.
Грохотом ударило в уши короткому генералу, когда адъютант снова шагнул в избу.
— Господин полковник, приказание ваше исполнено. Стрелки ждут.
Высокий дернулся с табурета, тронув животом стол. Блестел эфесом шашки, пуговицами и пряжками, и казался перед ним полковник Будакович грязным солдатом.
— Я готов.
Медленно и тяжко поднялся короткий генерал и согнулся так, будто и не вставал: так же низко висит над полом серое лицо. Губы двинулись сказать что-то, но голоса не хватило, и ноги повели осевшее мокрое тело туда, где прибились плечо к плечу стрелки, выстроив ряд серых, обрезанных по прямым углам фигур.
Полковник Будакович встал перед строем.
— Здорово, люди!
А люди все как один человек — одного от другого не отличить. Зажаты плечо к плечу в неумолимые прямоугольники, и кричат все зараз, и молчат все зараз.
Полковник Будакович глянул небрежным глазом на гостей.
— Скажете что-нибудь?
Короткий генерал попятился, зарываясь каблуками в землю. В теле — пусто и холодно. Непонимающими глазами уставился на высокого. А тот уже вытянулся перед стрелками так, будто желал отделиться от земли или растянуться, сузившись, до неба.
«Скорей бы кончил», — думал короткий, поглядывая на ближний лес: Гулида говорил ему дорогой, что в лесу — немцы.
Вот уже рука взлетела кверху. Вот наконец «ура!». И Ловля двинул локтем в бок Таульбергу:
— Здорово говорит, а?
Таульберг отодвинулся.
Гость утирал гладкое лицо платком.
— Мне с солдатами говорить не впервой!
И вот уже можно уходить отсюда.
Чем ближе штаб, тем выше становился генерал. Вот он уже чуть ли не по плечо высокому. А в избе размяк, задергал короткими руками, как курица крыльями.
— Я думал… Я совсем другое… Ведь немцы… Теперь навсегда… Никогда не забуду…
Топорщился в слишком широкой шинели. И вот-вот взлетит, как курица, на плечо полковнику Будаковичу. Полковник вздрогнул брезгливо.
Пока высокий самодовольно
