синяя и красная. Из двух касс, продававших бумажные билеты, работала одна, и в очереди стояли всего два человека.
— Товарищ военный, тебе билет не нужен, — подсказала мне женщина в форме железнодорожника с красной полоской на петлицах, как у ефрейтора.
Турникетов не было. Вместо них перед эскалатором вниз стояла еще одна женщина в форме, которой пассажиры показывали билеты. Поезда ходили с интервалом минут десять. Они похожи на те, в которых я катался в конце двадцатого века, только диваны обтянутые черной кожей, толще, мягче. Внутри тоже был кондуктор-женщина, которая проверила и прокомпостировала билеты пассажиров и на следующей остановке перешла в другой вагон, даже не глянув на меня.
На второй остановке «Площадь Свердлова», будущая «Театральная», я перебрался на «Площадь революции» по наземному вестибюлю. Станции пока не соединены длиннющим подземным переходом, в котором в часы пик в обе стороны будут быстро шагать плотные колонны москвичей и гостей столицы. Проехал одну остановку до «Курской», поднялся на поверхность, выйдя рядом со зданием вокзала.
В воинской кассе пожилая женщина-кассир, ознакомившись с требованием, сообщила:
— В пригородных поездах проезд бесплатный для военнослужащих. Поспеши на третью платформу. Оттуда, — она глянула на часы с кукушкой на стене, — через восемь минут отправляется на Захарово через Ногинск.
В вагонах пригородного поезда были деревянные скамьи, покрытые лаком, потертым там, где сидели и прислонялись пассажиры. Было достаточно тепло и светло (сел рядом с плафоном с электрической лампочкой на потолке), поэтому занялся газетой «Известия», купленной на вокзале в киоске за двадцать копеек. Наши войска выравнивали линию фронта на подступах к Москве. Так сейчас называется отступление. Другие статьи бодренькие, с уверенностью в победе, как и положено пропагандистским. Особенно позабавила ссылка на статью в газете «Берлинен берзенцейтунг», в которой немецкие вояки жалуются на морозы и отчаянное сопротивление русских под Москвой. Якобы от их батальона осталась всего горстка людей. Куда смотрела немецкая цензура⁈
Через два с лишним часа поезд остановился на станции Ногинск. Пройдя через узкое здание станции, я вышел на небольшую площадь. Было холодно и темно за пределами света лампы, висевшей над дверью и поскрипывающей на ветру. Впереди увидел офицера, судя по нашивкам на рукавах — широкий красный угол острием вниз с узкими желтыми по бокам— капитана, шагающего к полуторке на стоянке.
— Товарищ капитан, не подскажите, как добраться до аэродрома? — бегом догнав его у грузовика и козырнув, задал я вопрос.
Он посмотрел на мои голубые петлицы и приказал:
— Залезай в кузов.
Встав на заднее колесо, я запросто перемахнул через деревянный борт, прошел к кабине, где и сел спиной к ней. Полуторка сразу тронулась. Дорога была убитая — моя задница не даст соврать. К счастью, ехали не долго.
Машина остановилась, открылась дверца и послышался голос капитана:
— Сержант, вылезай. Тебе через КПП.
— Спасибо! — поблагодарил я и спрыгнул сзади на землю, постучав кулаком по деревянному борту: ехай!
Контрольно-пропускной пункт был каменным и с железной вертушкой в проходе, в конце которого стоял рядовой в шинели, шапке и с карабином на плече, а слева за окном из нескольких стекол в синих рамах сидели младший сержант лет двадцати семи, кряжистый, с туповатым крестьянским лицом, и лейтенант не старше двадцати одного, светло-русый, круглолицый, курносый, с жиденькими гусарскими усиками, делавшими его смешным. Я поздоровался, передал документы в открытую форточку, расположенную в нижнем ряду.
— Ты, видимо, тот самый ас из Качинской авиашколы, о котором нам говорил командир полка! — иронично произнес лейтенант.
Он даже не подозревает, насколько прав.
— Других для вас не нашлось! — в тон ему ответил я.
— Да ладно тебе, не сердись! — по-доброму молвил он. — Летать вместе будем. Я штурман лейтенант Матюхин Сеня, а Ваня Сагань, — показал он на младшего сержанта, — стрелок-радист.
Я назвал свое имя и фамилию стрелку-радисту, потому что штурман прочел их в документах.
— Задолбались уже через день в наряды ходить, потому что не летаем! — пожаловался лейтенант Матюхин. — Нашего пилота младшего лейтенанта Жиганова машина сбила неделю назад. Ночью пьяный выскочил на дорогу, чтобы подвезла, шофер затормозить не успел. Сейчас в госпитале в Москве. Мы ездили к нему позапозавчера. Был в реанимации, не пустили к нему, но врач сказал, что должен выкарабкаться.
— Часто летаете на бомбежку? — поинтересовался я.
— Только на учебное бомбометание и патрулирование. Наш район от окраины Москвы до Владимира. У нас налета у всех мало. Летом выпустились и ждали самолеты в станице Кривянской возле Новочеркасска, где формировался полк. Сначала были Сороковым, а в конце сентября переименовали в Пятьсот одиннадцатый и второго октября сюда перевели, включили в Десятую сводную авиадивизию. Здесь мы и получили две эскадрильи — восемнадцать «Пе-3», а позже три «Пе-2» для звена управления. Командиры поменяли «двушки» на «трешки», и в итоге наш экипаж оказался на «Пе-2». Теперь ждем, когда погода наладится, — поведал он.
— Я приехал, значит, скоро полетим воевать! — сказал ему шутливо.
— Хорошо бы! — согласился штурман и приказал стрелку-радисту: — Проводи его в казарму младших командиров, помоги обустроиться.
Это было старинное двухэтажное каменное здание. На первом этаже находились служебные помещения, включая склад и комнату завхоза при нем. Добродушный усатый старшина Презенчук в возрасте за сорок, был совершенно не похож на кадрового военного. Ему бы в детском садике работать. Завхоз уже собирался ложиться. Что-то бурча под нос, наверное, самые лучшие пожелания в мой адрес, он выдал мне матрац и постельные принадлежности и попросил моего стрелка-радиста на обратном пути зайти в столовую и предупредить, что с завтрашнего дня будет на одного едока больше, а то я останусь без завтрака. Рапортичку передадут утром.
Мы поднялись на второй этаж. Там были семь больших комнат на шесть коек каждая: четыре слева от лестницы и три и плюс санузел справа. Две смежные обогревала одна грубка, топка которой выходила в коридор. Рядом были поленницы березовых дров, сложенные аккуратно.
Свободная койка была в дальней слева комнате у внешней стены и в придачу у окна, выходившего на север. Просветы в деревянной раме заклеены лентами, нарезанными из газет, но все равно сквозило. Зато не так сильно чувствуешь вонь от чужих сапог и портянок. Кровать была металлическая с панцирной сеткой. Перед ней в проходе тумбочка, в которую сагайдак не влезал, поэтому прислонил его сбоку. Там же поставил сапоги, переобувшись в тапочки. Пятеро моих соседей тоже готовились ко сну, поэтому я только представился и пошел в противоположный конец коридора.
Четыре жестяных умывальника с холодной водой и небольшое зеркало над каждым были приделаны к левой стене,
