его раздражает.
— Ничего.
Разжав пальцы, Чесвик уронил меня в кресло. Я подчинился гравитации, Чесвик сделал шаг назад, послышался хруст мертвого тела у него под подошвой.
В этот момент я понял, что этот больной сукин сын чертовски прав. Это маленькое, никчемное ничего в моих глазах за мгновение разрослось до вселенной и стало огромным, всепоглощающим ничто. Липкие щупальца апатии ползли по коже, смазывая анестезирующей слизью руки, ноги, бледную кожу, пробирались в нутро, обездвиживали легкие. Депрессия поглотила меня стихийно, мгновенно, будто вакуум при тотальной разгерметизации отсека, и как всегда — без приглашения. С трудом я повернул голову, чтобы разглядеть дверь сортира в этой пестреющей неоном клоаке.
— Того, что ты ищешь здесь нет, — с ехидством произнес Чесвик, получая порцию своего удовольствия, словно маньяк, наблюдающий за агонией своей жертвы. Он рывком поднял меня с кресла и проволочил до двери. Перед глазами замаячила крутая лестница, он толкнул меня вниз вместе с внезапной депрессией, уже жравшей мое нутро: — Прямо и налево. Приятного полета. Вали.
Почувствовал боль только когда оказался внизу. Лежал так какое-то время, пытаясь зацепиться за это острое, спасающее последние секунды чувство. Ненависть растаяла, исчезла, не оставив от себя ни единого следа, пустота внутри ширилась, а я все цеплялся за боль… Сплюнул кровь на мерцающий пол, что-то прошло ноющей пульсацией по ребрам. Встал, поплелся прямо, а потом налево.
Я шел мимо света и тени, мимо запутавшихся в себе вспышек неона, синевы и слепящей белизны под ногами, мимо гогочущей толпы, делающей ставки. Толстяк в темном закоулке пытался отыскать свей член перед гибкой стриптизершей, кто-то забрался на барную стойку, подставив глотку бармену, в загоне стояла на четвереньках голая блондинка, потряхивая бриллиантовой цепью на бедрах. Алкоголь в ее крови лаял на искусственный интеллект, вызывая вялый интерес у механизма, выкрученного на минимальную ярость. Когда я свернул налево, пес кинулся вперед, и блондинка отпрянула назад, напоровшись на заграждения. Не успел почувствовать запах паленой плоти, услышал только плач запоздалого осознания и крики о повышении ставок.
— Эй, ты куда? — перед глазами вырос Вердан, сейчас начнет задавать вопросы.
— Я у сортира, есть варианты?
— Есть, он дал тебе дозу.
— Говорю же, вариантов нет.
— Ну как тебе? Ты принял его подарок?
— Угу. Оказалось, он совсем не умеет плавать.
Лицо Вердана вытянулось от удивления.
— Плавать?
— Да, и виски не в его вкусе.
— Ты что, шутишь?
— Как думаешь, меня можно привлечь за убийство, или полиции лучше не знать, чем занимаются их контрабандисты?
— С ума сошел?! — воскликнул Вердан по-лягушачьи вылупив большие глаза. Удивительно талантливый парень. — Ты убил Анпейту?! Крайне хреновое дерьмо, Коршун, крайне хреновое!
— Давай по десятибалльной шкале, чтобы я сориентировался.
— Сто! — выпалил Вердан, — Чесвик не из тех, с кем стоит ссориться. Нельзя переходить дорогу тому, кто имеет большие возможности и принимает все близко к сердцу.
— То, что он маньяк, я уже понял.
— Нет, не понял, — Вердан остановил меня и взглянул в лицо, проигнорировав кровь на губах, — Эти штуки не забава, они для него как дети.
— Из него вышел дерьмовый отец, — я оттолкнул Вердана, потому что чувствовал — осталось совсем мало времени. Еще немного, осяду прямо на этом месте. — Уйди с дороги.
Ввалился в уборную, бесцельно шаря по кабинкам. Из третьей слева вышла очередная полуголая дамочка, оглянув меня так, будто я хотел ее трахнуть, а она была не против. Проволочился мимо, вдохнув ее плотный мускусный запах, или это так пахнет сортир? Упал на освобожденное место, но не вверх, а вниз — прямо под унитаз. Выше не получилось, просто не повезло. «Депрессия — это когда под унитазом, а не на нем». Рассмеялся бы, но не до этого. Под шум отбитых легких нашарил в кармане дозу.
«Ты сказал, я начну любить, мне хватит и того, что я что-то начну».
Вещь, вещь… ты — вещь. Смешно. С трудом поднял уголок рта. Сейчас на нем висели пудовые гири, он стремился опасть, занять свое прежнее положение, стерев с лица робкие попытки улыбнуться. Она была маленькая, квадратная, и умещалась по центру ладони. Маленькая доза, в которой жила еще одна вселенная. Очень яркая, но очень короткая.
«Слабым быть нормально». «Говори об этом». «Это помогает». Интересно, люди знают какие-нибудь другие фразы? Что с того, что я прилюдно признаю свою слабость? Признание подразумевает поиск поддержки, а на людей мне было просто плевать. Сначала я искал, а потом перестал. Никогда не поможет тот, с кем ты живешь в разных шкурах. Они не понимали меня, а я не понимал их. Я не любил людей — вот единственное, что я признавал прилюдно. Не понимаю и не люблю. Забавно, они и этого не слышали, мотая головой под мою музыку.
Честность они принимали за забавное чудачество. Нет, что ты, как же так может быть? Артем Коршунов, наш Коршун не может не любить нас, раз поет такие песни. «Они в моем сердце навсегда». «Он говорит, что ненавидит, но на самом деле любит нас. Удивительное выражение своих чувств!», «Какой противоречивый, Коршун — весь соткан из сердца, и полыхает с головы до ног…» «Творческий человек». Что ж, они видели и слышали, что хотели, а я просто слаб. От себя я этого никогда не скрывал. Да, я слаб, слаб. Сейчас — особенно, и слабее уже не буду.
Что же будет дальше? Скорее всего, случится то, что и обещал Чесвик. Будут облака. Будут райские птицы, будут песни и даже попугаи. Не знал, можно ли назвать попугаев райскими птицами, но пестрые перья всегда можно спутать с красивыми. Все это продлится недолго. Правда, Артем? Ты ведь умер. Это случилось в тот день, когда ты родился. Я не помню его, зато четко запомнил то, что происходило потом. Все это время складывалось ощущение, что я как-то неправильно умер. Не серьезно. Не по-настоящему. Жил мертвец и не понимал, что он делает среди живых людей. С каждой новой дозой я надеялся, что однажды это случится взаправду, по-взрослому, ведь я уже не тот маленький мальчик, которому отец не задавал никаких вопросов. Но каждый раз смерть зажимала себе уши и рот, будто не хотела слышать и говорить со мной, а глаз у нее как будто и совсем не было, и она не видела меня.
Мое тело покрывали язвы, я выплевывал собственные кишки, просыпался с кровью на простынях. «Пора немного освежиться», — говорил мне менеджер и запихивал на полгода в больницу, где мне латали кишки и
