в дом, выделенный наместником для акраяр, Шербера едва заставляла себя двигать ногами. Во рту стоял терпкий вкус крови, зрение туманилось, старый шрам на шее вдруг заныл, напомнив о себе.
Она сама когда-то висела вот так же над пропастью и сучила ногами, пытаясь отвоевать жизнь. Она знала, каково это — боль, настолько острая, что тело от нее немеет, мука, настолько сильная, что заполняет собой весь мир, ожидание смерти, которое длится дольше всей прожитой жизни...
Шербера за две Жизни успела повидать жестокостей войны. Тэррик не запрещал воинам мстить, и она не раз слышала истошные крики поджариваемых на огне темволд и чувствовала запах их плоти, видела изувеченные тела и проходила мимо тех, кто еще был жив и умолял о пощаде, но еще никогда не ощущала того, что ощутила сейчас.
На какое-то мгновение ей захотелось спасти этого пленника. Схватиться за меч, срезать веревку, позволить этому бьющемуся в судорогах смерти предателю сделать еще глоток живительного воздуха и спастись.
Акраяр дружно взялись рассказывать Волете о жертвоприношении — хвала Инифри, та послушалась своего господина и не пошла посмотреть, — и Шербера почувствовала, что еще немного — и просто задохнется в доме, полном голосов и людей. Накинув теплый кофз на плечи, она вышла наружу.
Здесь голосов было не меньше.
В честь прибытия войска на площади раздавали вино и жаренную на открытом огне рыпь с пряностями, горели костры, слышались пронзительные звуки дудуковых свирелей, туда-сюда перемещались люди. Много людей, много мужчин, много женщин, готовых им услужить. Желтоглазые женщины разрядились в пух и прах; их переливающиеся разными цветами одежды обнажали тонкие бледные тела, будто не чувствующие промозглого ветра, голоса были ласковы и мягки, губы улыбались. Шербера увидела несколько из них в объятьях воинов восходного войска и отвернулась, сама не зная, почему.
Хотя нет, она знала.
Прэйир по-прежнему учил ее обращаться с мечом, если было время и позволяла погода, но ни разу не попросил ее остаться с ним — ни разу, хотя знал, что она перестала проводить с Тэрриком каждую ночь и стала снова жить с акраяр.
Шербера не собиралась упрощать ему задачу. Она даже была готова смириться с тем, что он, пусть и из чистого упрямства, найдет себе подругу в войске или развлечется с одной из этих женщин...
Нет. Она убьет его, если увидит с другой. И Фира тоже.
Тэррик сегодня был в доме наместника и женщин туда не пускали — еще одна странная традиция этого желтоглазого народа, которую следовало уважать, — и Шербера была рада этому, как никогда. Она слышала и о других традициях. В некоторых городах фрейле предлагали девственниц города на ночь, и наутро демонстрировали доказательства соития всему городу. Считалось, что семя фрейле укрепляет род. Эта традиция почти ушла в прошлое, ведь фрейле было все меньше, но кто знал, что чтут жители городов в той части Побережья, где ящерицы стали так разумны, что начали считать себя людьми?
С приближением к Океану становилось все теплее, и здесь, в городе, еще даже не лег снег. Шербера развязала завязки кофза, позволяя прохладному ветерку обдувать тело, и все-таки огляделась, остановившись у стены дома на краю площади, откуда шло тепло, доносились смех, стук кувшинов о столы и мужские и женские голоса, рассказывающие друг другу истории о войне.
В окнах были видны воины, но говорили они не так, как люди восходного войска, и не сразу Шербера припомнила, что одна из акрай упоминала об отряде откуда-то с севера, который прибыл сюда почти одновременно с ними. Горстка воинов, готовых идти с восходным войском, около сотни человек — но исход решающей битвы мог зависеть именно от них.
На счету был каждый, способный сражаться.
— Шербера, вот ты где. — Номариам поймал ее за руку посреди толпы через мгновение после того, как она почувствовала его присутствие поблизости, его глаза неодобрительно оглядели ее с ног до головы. — Сегодня тебе лучше не ходить одной. Даже в такой одежде. Здесь слишком много чужаков. Идем к нам.
Номариам провел ее под огромный навес на другой стороне площади, где за квадратными столами сидели воины и маги, на открытом огне жарилось мясо, а желтоглазые музыканты играли на дудуковых свирелях залихватские мелодии. За столом сидели Фир и Олдин, чьи глаза блестели в свете факелов, и лицо, чуть раскрасневшееся от теплого воздуха, казалось таким нежным, что многие женщины и даже мужчины без стеснения пожирали его взглядом.
Чужие мужчины. Пришедшие с севера мужчины, которые не знали, что он принадлежит ей.
Желтоглазые женщины разносили еду и напитки, принимая в уплату денежные кольца — они были в ходу на всем Побережье, хоть и сильно обесценились в дни войны. Все воины знали, что плата символическая. Каждый понимал, что настоящей платой будет победа, но каждый делал вид, что не замечает штопку на нарядной одежде, грусть, прорывающуюся сквозь улыбки и смех, и отчаянную тоску в глазах женщин, многие из которых еще две Жизни назад проводили на войну своих мужчин, а теперь вынуждены привечать чужих.
Шербера наклонилась, чтобы поцеловать Фира, и он ухватил ее за косы, заставив улыбнуться.
— Я почти ожидал, что ты наденешь платье, — сказал, заметив, что под плащом она в походной рубице. — Забыл, когда видел тебя не в мужской одежде.
Шербера и в самом деле постоянно носила сараби и рубицу, и они все прекрасно понимали, почему, хоть и молчали, делая вид, что не замечают.
Если придется сражаться, так будет гораздо удобнее. Тэррик запретил ей носить меч открыто, чтобы не вызывать недовольства ни акраяр, ни воинов, и тренировались они с Прэйиром по-прежнему за пределами лагеря, но Шербера знала — чувствовала, что уже после первой битвы, в которой она поучаствует, как воин, все изменится.
— Я надену платье, когда мы будем праздновать победу в войне, — сказала она ему, и тут же кто-то поодаль подхватил, словно услышав эти негромкие слова:
— За будущую победу! Во славу Инифри!
Шербера уселась напротив Фира, между Олдином и Номариамом. Они заговорили о дороге, об Океане, о войне, но не касались ни выздоровления Тэррика, ни сегодняшней жертвы. За последнее Шербера была благодарна.
На столе появилось жареное мясо, лепешки, сыр, травяной напиток для укрепления сил, и неожиданно она поняла, что голодна и хочет пить. Но ни один из ее мужчин не притронулся к вину, хотя кушанье попробовали и даже попросили еще
