с ней бледный, как смерть, Людовик корчится в конвульсиях…
– Что?! Ему плохо, а она лежит и читает молитвы вместо того, чтобы звать на помощь?!
– Можешь пойти и сама посмотреть, если мне не веришь. Хотя, когда я уходила из спальни, госпожа принцесса уже послала за своим доктором, передала госпожу герцогиню на руки служанкам и распорядилась, чтобы известие о болезни герцога отправили в Кардинальский дворец. Думаю, что врач уже осматривает Людовика.
– А Анна-Женевьева? Она тоже там?
– Было бы странно, если бы ее там не было! Увидев брата в таком ужасном состоянии, она разразилась рыданиями и бросилась к госпоже герцогине с намерением вцепиться в нее. И если бы ту не поспешили увести…
– Перестань сейчас же называть ее герцогиней! Мне больно это слышать!
– И все-таки тебе придется привыкнуть к этому… Если, конечно, Людовик выживет…
– Что ты такое говоришь?! Конечно же, он выживет! Вот что значит взять в жены дочь из ненормальной семьи!
Изабель бегом выбежала из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Довольно безобидное проявление терзающей душу тревоги, от которого на душе становится немного легче.
2. Вечер в салоне маркизы де Рамбуйе
Среди трех врачей, которые собрались у постели молодого человека, господин Бурдело был, без сомнения, самым опытным, и Шарлотта де Конде не скрывала, что больше всего полагается именно на него. Выслушав, как предписывает профессиональная этика, мнение двух своих коллег, Гено и Монтрея, он высказал их общее мнение относительно больного:
– Острый понос с кровью и лихорадкой, отягощенный воспалением в груди, которое вызывает приступы кашля…
– А конвульсии, которые, как мы видели, повторяются время от времени?
Бурдело обвел глазами комнату, в которой с каждой минутой становилось все больше людей.
– А нельзя ли удалить отсюда собравшихся? – осведомился он, понизив голос. – Больной нуждается в покое и тишине. А сейчас здесь довольно шумно.
Да и как в спальне могло быть тихо, когда Анна-Женевьева и ее юная невестка спорили чуть ли не до крика, причем младшая не уступала в упрямстве старшей.
– Он мой брат, и я понимаю его лучше всех! – заявляла старшая, на что младшая, ко всеобщему изумлению, отвечала:
– Это мой любимый супруг, и я сама буду за ним ухаживать!
– Сейчас я пойду и наведу порядок, – пообещала принцесса и приготовилась увести из спальни обеих спорщиц, но тут вошел господин принц – хо-зяин дома – и разогнал всех, не утруждая себя любезностью.
– Все за дверь! – скомандовал он грубо. – Я желаю видеть здесь только врачей, мать моего сына и его сестру!
– А как же я? Я же его жена! – оскорбилась Клер-Клеманс.
Но прежде, чем принц де Конде ответил, Бурдело взял ее за руку и отвел в сторону.
– Вы вышли замуж только вчера, госпожа герцогиня, и не только юны, но и не успели пока еще узнать порядков в доме своего мужа. Мужчину положено лечить мужчинам. Жене положено находиться у себя в комнате, куда вам будут приносить известия о его здоровье. По мере того, как состояние вашего мужа будет улучшаться, вы будете навещать его раз или два в день. Всего на несколько минут!
Готовая разрыдаться Клер-Клеманс собралась возразить, но к ним подошла принцесса.
– Пойдемте, дочь моя, – позвала она девочку, ласково взяв ее за руку. – Вы тоже нуждаетесь в тишине и спокойствии. И еще в молитве.
– Неужели ему так плохо?
– Больной, даже если у него обыкновенный насморк, нуждается в молитвах любящих близких. Сейчас я поручу вас вашим дамам, а сама извещу обо всем добрейшую госпожу де Бутийе[12], которая растила вас в своем замке Де-Баррес и любит, как родную дочь. Не сомневаюсь, что она не откажется погостить у нас какое-то время. Пойдемте!
Говорила принцесса ласково, но очень твердо, и Клер-Клеманс позволила себя увести. Провожал ее недовольный взгляд свекра.
– Почему вы ее отсылаете? Она, в конечном счете, права: она его жена, – сердито спросил он, словно позабыв, что первый предложил Клер-Клеманс отправиться за дверь.
– Перед Богом и людьми – вполне возможно… Но по закону природы – не жена.
– Вы хотите сказать, что она осталась девственницей?
– Вне всякого сомнения. Неужели Ваше Высочество искренне предполагали, что этой ночью могло что-то произойти? – осведомился врач.
Конде передернул плечами, машинально потеребил редкие желтоватые волоски, которые с натяжкой можно было назвать бородкой, и кашлянул:.
– Трудно сказать. Я знаю, что наш упрямый осел трубил на всех перекрестках, что не притронется к своей жене, чтобы иметь возможность развестись с ней после смерти кардинала, но я полагал, что, оказавшись в постели…
– С едва входящей в возраст девочкой, некрасивой, без соблазнительных форм… Было бы чудом, если бы что-то случилось, Ваше Высочество!
– Ну да, конечно… Однако господин кардинал будет очень недоволен. Позвольте ей хотя бы сидеть возле него днем…
– Чтобы она услышала то, что горячечный бред больного может открыть ей?
– А что именно? – поспешила уточнить госпожа де Конде, которая весьма своевременно подошла к разговаривавшим.
– Видите ли, состояние, в каком мы видим молодого герцога, проистекает от отвращения, которое внушает ему супруга. Сказать, что он ее не любит, – значит ничего не сказать: она внушает ему ужас. И чем меньше людей будет вокруг его постели, тем будет лучше для всех. Если по какой-нибудь случайности слух об этом донесется до ушей Его Высокопреосвященства, ему это может не понравиться… Прибавлю, что в речах больного мелькает иной раз имя другой дамы…[13]
– Нам удастся его спасти? – спросила мать, поднимая на врача глаза, полные слез.
Бурдело наклонил голову, глядя на нее с искренним состраданием.
– Тайна сия в руках Господа, госпожа принцесса. Нам выпал нелегкий долг помочь ему справиться с выпавшей на его долю бедой. Господин герцог молод, крепко скроен и до сих пор отличался отменным здоровьем. Полагаю, оно к нему вернется. Но дело это небыстрое.
В последующие дни больного одолевали то приступы ярости, то приступы черной меланхолии. Если он узнавал врачей, то гнал их от себя с гневом, осыпая проклятиями. Доставалось даже Бурдело, хотя юный герцог его любил. Случалось, что Людовик после приступа, сопровождавшегося высокой температурой, впадал в прострацию, видя какие-то видения, которые вызывали у него слезы. После некоторого улучшения состояние его вновь ухудшалось. Наконец лихорадка оставила его, но черная меланхолия стала еще чернее.
– Возможно, причина меланхолии – сама болезнь, – высказал свое мнение Бурдело, – но я полагаю, что есть иная причина.
Дворец Конде погрузился в гнетущую тишину. Не слышалось смеха, никто не распевал песенок. Отец не покидал комнаты сына.
