длинного стола с тренировочными клинками.
— Брат, — Макрам пересёк комнату и схватил Кинуса за плечо. — Послушай меня. Старейшины строят планы, расставляют и перемещают свои семьи, как шахматные фигуры. Они сделают то же самое с тобой, если ты это позволишь. Но ты всегда заботился обо мне, и теперь я всего лишь пытаюсь отплатить тебе тем же, ради тебя и Саркума.
— Даже если бы Старейшины не были против этого, я был бы против. Обмен ресурсами и рукопожатие не превращают врагов в союзников, — он сдвинулся с места, где склонился над столом, и схватил Макрама за плечи. — Путь вперёд лежит не через прошлое.
— Это просто нелепо.
— Откуда ты знаешь, что письмо не является уловкой, чтобы заманить меня в Нарфур и убить там?
Кинус опустил руки. Макрам прижал пальцы меж бровями и закрыл глаза, когда Кинус отошёл. Кинус не очень хорошо переносил паранойю. Это была мантия, дарованная Старейшинами и их интригами, которую он чувствовал себя обязанным носить.
— Если ты обеспокоен, то пошли меня вместо себя. Не ставь размышления Старейшин выше своего собственного здравого смысла. Только некоторым из них можно доверять.
— И это решать мне, а не тебе. Если уж на то пошло, я запрещаю тебе вступать с ними в спор без моего присутствия, особенно с Аттией.
Кинус схватил рукоять ятагана из слоновой кости, поднял его и осмотрел одну сторону, затем другую. Отложив украшенный орнаментом клинок, он поглядел на Макрама.
Макрам проиграл бой, но что он мог поделать? Спорить дальше было бессмысленно, но он всё равно пошёл на это. Настроение у Кинуса могло меняться так же быстро, как огонь меняет направление, и Макрам никогда не знал, когда он может сказать именно то, что нужно, чтобы напомнить Кинусу, что он союзник. Или совсем не то, что нужно.
— Я дворцовый чиновник, командующий твоими армиями. Такие ограничения помешают мне выполнять свою работу. Я был предан только тебе и всегда буду.
— Это я вывел тебя из янычар, куда тебя бросили наши родители, и привёл во дворец. Докажи мне, что твоя работа всё ещё приносит мне пользу, и я, возможно, подумаю о снятии ограничения. Ты свободен.
— Кинус.
Макрам закрыл глаза, не обращая внимания на боль старых ран. Кинус не хотел ранить его.
— Обращайся ко мне официально или вообще не обращайся.
Кинус отошёл в сторону, Макраму оставалось только смотреть ему в спину или уходить. Он аккуратно свернул в рулон письмо, которое держал в руках, и спрятал его за пазуху своего фераса. Затем он поклонился Кинусу в спину и ушёл. Тарека и Кефаха в коридоре не было, поэтому Макрам направился в свой кабинет.
Кабинеты всех дворцовых чиновников располагались в одном зале, и хотя они находились на некотором расстоянии от главного дворца, прогулка была недостаточно долгой, чтобы прояснить Макраму голову. Кабинет Агасси, кабинет Макрама, находился в самом конце.
Это было самое близкое к убежищу место, которое у него было во дворце, и он прошёл в дальнюю часть помещения, где у единственного окна стояла узкая скамья. Его низкий письменный стол стоял перед окном, чтобы свет из него падал на рабочие документы. Макрам вытащил свернутое письмо и расправил его на столе, разглаживая края, пока садился читать.
Кинус отказался от всего. Он даже не станет поддерживать разговоры о переговорах. Он не угрожал им — спасибо Колесу за маленькие одолжения, — но формулировка была в лучшем случае высокомерной.
Макрам оперся локтями по обе стороны от письма, прижав ладони к глазам. Он мог перефразировать его, так чтобы это было, по крайней мере, вежливо. Это позволит оставить открытой самую малую возможность будущих переговоров. Нет, это было принятие желаемого за действительное.
Сырой холод ранней зимы просачивался сквозь тонкое стекло позади него, и Макрам поднял голову, радуясь холоду, который заряжал энергией его магию и его тело. В холоде была ясность. Не так давно они с Кинусом были неразлучны. За годы, прошедшие после смерти их отца, Старейшинам удалось вбить между ними клин, предотвратить который Макрам не смог, поскольку был слишком далёк физически. Если бы кто-нибудь спросил его тогда, думает ли он, что такое когда-нибудь произойдёт, он бы рассмеялся. Кинус был таким заботливым. Именно Кинус всегда успокаивал раны, нанесённые родителями, которые относились к своему второму сыну с ничуть не большей любовью, чем к дрессированной собаке. Что случилось? Как могла стайка паникеров-стариков разрушить связь между братьями?
Стук в дверь вырвал его из пучины меланхолии. Он знал, что этот ритм принадлежал Тареку.
— Входи, — сказал он, скрестив руки на письме.
Дверь открылась, и как раз перед тем, как Тарек переступил порог, кто-то в коридоре позвал его. Макрам понаблюдал, как посыльный передал Тареку кожаную трубку, пряжка на которой была запечатана белым воском.
Как только Тарек закрыл дверь, Макрам объявил:
— Думаю, будет лучше, если я на некоторое время покину дворец.
Тарек хмыкнул, извлекая кинжал из матерчатого пояса, который обвивался под его ферасом и вокруг талии, и разрезал восковую печать на кожаном тубусе. Он мог бы вернуться в Джарамин, где тренировались янычары, и провести своё разочарование в тренировках, как предлагал Кефах. Ничто так не помогало выйти избытку эмоций, как спарринг или битва, и, кроме Тарека и Кефаха, во дворце не было никого достаточно опытного, чтобы бросить ему вызов.
— Разозлил Мирзу своей адской приверженностью логике, не так ли?
Тарек вытащил свёрнутое послание из футляра и отложил его в сторону.
— Не начинай, — сказал Макрам. — Как он может знать, к какому голосу прислушиваться, когда так много людей болтают ему в ухо?
— Ты никогда не страдал неспособностью отличить орла от осла. Возможно, ещё один недостаток, позволительный второму сыну, — Тарек пожал одним плечом. — Как далеко ты зайдёшь, чтобы он забыл, что ты его разозлил?
Тарек развернул и просмотрел письмо, отчасти для того, чтобы спрятаться от пристального взгляда Макрама. Он не мог держать Тарека при себе из-за его честности, а потом ругать его за то же самое. Это была старая битва между ними, о пригодности Кинуса к правлению. Это был не тот спор, в котором Макрам
