Микаса исподлобья взглянула на мужчину, тут же посмотревшего на нее в ответ. В темно-серых глазах слабыми бликами отражалось пламя факелов, искусанные губы казались неестественно бледными в полутьме, а скулы — острее, чем обычно. Микаса едва сдержала порыв отвести спутанные пряди с бледного лба, ощущая, как от его взгляда в ногах и руках появляется странная, неконтролируемая слабость.
— Если ты хочешь что-то сказать, Аккерман — говори, — тихо произнес он в пространство между их губ.
Она покачала головой, пряча лицо в растрепанных волосах: его бархатный, хрипловатый голос отдался пульсирующим горением внизу живота. Ноги не слушались, но рука капитана, опустившаяся на поясницу, на участок кожи за задравшимся краем рубашки, не позволяла спотыкаться. Он был настолько близко, что Микаса едва могла дышать, окутанная запахом свежести и мороза; казалось, еще немного, и она сама расплавится под его руками прямо как снег, таявший на ее ладонях на террасе. В месте, где их кожа соприкасалась, ощущались искры.
Как только капитан остановился, Микаса отпрянула от его груди, с поволокой глядя сквозь ресницы. Хотелось неотрывно смотреть на него, словно все происходящее было лишь бредом перебравшего с вином, что этот капитан Леви, с такой нежностью прижимавший ее безвольное тело к себе, исчезнет.
Он толкнул дверь, и, игнорируя ее прямой взгляд, провел Аккерман внутрь. По едва различимым во тьме очертаниям она узнала свою комнату: узкая кровать с разворошенным постельным бельем, вешалка, с которой небрежно свисала ее форма, одинокое скрипучее кресло. С каждым сделанным шагом хотелось остановить время, застыть вот так, в его объятиях и никогда не терять чувство безопасности, снисходящее в такие моменты. Но стоило им дойти до постели, как тепло в области поясницы пропало; от чувственного томления, вызываемого его близостью все это время, у нее задрожали пальцы.
Капитан подцепил края пальто, одним движением стягивая его с плеч, затем бережно развязал шарф и повесил одежду на небольшую вешалку.
Раздался негромкий скрип дерева. Он опустился в старенькое кресло и обвел комнату усталым взглядом, вынуждая Микасу почувствовать волну стыда, обжегшего кончики ушей: убиралась она довольно редко, и мысленно отругала себя за то, что на прошлых выходных предпочла проспать весь день вместо наведения порядка.
— Я подожду, пока ты не придёшь в себя и не уснешь, Аккерман. Поэтому будь добра, раздели мою неприятную компанию с достоинством.
Окна дребезжали от мощных потоков ветра. Микаса присела на кровать, нервно перебирая пальцами заляпанные края рубашки. Уголки губ дернулись вниз от произнесенных им слов. Неужели даже после небольшого потепления в их взаимоотношениях капитан Леви все еще думал, что она не выносит его?
— Это вовсе не так, — смущенно начала Микаса, переплетая пальцы, — мне нравится ваша компания.
До слуха донесся глубокий, тяжелый вздох: капитан потер переносицу, качая головой, а затем откинулся назад, прикрывая глаза, и на щеках его забегали дрожащие тени от ресниц.
— Что же насчет вас, сэр? — тело сковало такое напряжение, что Микаса едва шевелила губами, — я вам нравлюсь?
— Аккерман, твои формулировки пугают меня.
— Простите, я имела в виду…
— Да.
— Что?
— Мой ответ на твой вопрос — да.
Микаса вздрогнула от неожиданности и недоуменно посмотрела на капитана, полулежащего в кресле, слыша отголоски множащегося в сознании «да». Взгляд невольно прошелся по руке, обхватившей ручку кресла, по сильным бедрам, обтянутым темной тканью брюк. Тело вмиг стало каким-то обмякшим, безвольным, словно старая тряпичная кукла; Аккерман приложила подрагивающую руку ко лбу, будто пытаясь утихомирить бушующие мысли. Губы растянулись в слабой улыбке.
Происходящее все еще казалось ей горячечным видением, навеянным алкоголем. Вновь затуманенное наваждением сознание играло с ней в жестокие игры, стирая грань между реальностью и сладостной иллюзией. Однако, и после болезненного щипка за руку капитан все также был перед ней.
«Какая разница», — промелькнула мысль, отдавшаяся покалыванием в кончиках пальцев. Микаса резко поднялась, поддавшись внутреннему импульсу, а затем решительно сжала кулаки и приблизилась к мужчине на негнущихся, ватных ногах.
Капитан безразлично наблюдал за ее действиями, даже при их разнице в положениях глядя будто сверху вниз. Аккерман какое-то время всматривалась в его глаза в поисках хоть намека на протест, но в посеребренной радужке видела лишь свое отражение.
Окончательно теряя тонкую нить, связывающую опьяненный разум с адекватностью в порыве коснуться его, Микаса остановилась меж широко расставленных ног мужчины. Он нахмурился, и, до скрипа сжав потертые деревянные ручки кресла, поспешил встать, но ей удалось опередить его. Как в тумане, она опустилась на его бедро, пристально следя за тем, как эмоции сменяют друг друга на побледневшем лице: от легкого недовольства до абсолютного шока, вспыхнувшего в ледовитых серых глазах.
— Аккерман, что ты творишь? — недоуменно прошептал он, перехватывая тонкое запястье.
Микаса подвинулась ближе, игнорируя вспыхнувшую в руке боль, теряя остатки самообладания от ощущения вздымающейся твердой груди под своей.
— Вы же сами сказали, что я вам нравлюсь, — взгляд задержался на приоткрытых в удивлении губах, и Микаса тяжело сглотнула.
— Идиотка. Это не значит, что ты можешь себя так вести, — свободная рука сжала ее плечо, небрежно встряхивая, — одумайся.
Глаза испуганно забегали по лицу напротив, пальцы до боли сжали мягкий хлопок рубашки. Микаса задрожала, делая прерывистые вдохи, и дернула рукой, зажатой в плену чужой ладони.
— А может, я просто хочу узнать, каково это.
Капитан ослабил хватку, большим пальцем оглаживая кожу поверх ускорившегося пульса. Дыхание его оставалось размеренным, тело будто окаменело.
— Я — не самая подходящая кандидатура для твоих исследований, — со всей серьезностью заявил он, и на секунду на бесцветном лице мелькнула печальная тень.
Микаса отвернулась, чувствуя волну холодной горечи, зашипевшей на раскалённых внутренностях. Под веками запекло так, словно ей бросили в лицо горсть перца.
— Может, я хочу, чтобы это были вы, — голос дрогнул от спутывающегося в горле кома.
Капитан промолчал в ответ, и от тишины, нарушаемой лишь гулом вьюги за окном, тело Микасы вновь пробила крупная дрожь. Стоило ей тогда податься вперед, и губами можно было почувствовать мягкость кожи под челюстью, провести пальцами по упрямо нахмуренному участку кожи меж бровей…
— Ты будешь очень сильно об этом жалеть.
Он опустил ее руку на свою грудь, над самым сердцем, вдруг стремительно забившимся под ребрами. Несколько секунд она не шевелилась, осматривая место соприкосновения их тел, а затем, перемещая руку к его шее, склонилась непозволительно близко, разом стирая нечеткие границы между ними. Голова налилась блаженной тяжестью, буквы сплетались в слова быстрее, чем можно было думать:
— Тогда остановите меня, — Микаса выпустила из петельки пуговицу, оттягивая ворот рубашки, и с упоением коснулась
