смысле весь, сэр? – спросил Адам, поправляя очки.
– Весь, что на западной стороне сада. Это понятно? – Дарт по привычке скрестил кисти рук внизу живота.
– Яснее некуда, сэр. Мистер Кочински посчитал такое решение верным?
– Полагаю, других он не принимает, – ответил Дарт. – Впрочем, по мне, такое наказание – благодать Божия. Я предлагал нечто иное.
Подмывало съязвить про его былые времена здесь, напомнить, как часто его нежных мест касались розги. Вместо обороны я пошёл в наступление:
– Осторожнее, сэр! Помните, что «почёсывая в штанах у школьника, педант удовлетворяет свой собственный зуд»[27].
Ноздри Дарта раздулись от возмущения. Не дав мне и дальше на рожон лезть, Адам поспешил увести Дарта в свои дебри:
– Я не про степень наказания, сэр. Хотел уточнить, верное ли политически решение принимает мистер Кочински, посягнув на удаление чертополоха? Ведь это растение служит символом Шотландии и изображено на его гербе. В честь его даже учреждён рыцарский орден с девизом: «Никто не тронет меня безнаказанно».
Дарт сдвинул брови, глубокая морщина на лбу стала резче.
– Я всё утро наблюдал за этим чертополохом, сэр, – ничуть не смущаясь, продолжал Адам. – Он растёт на западе, где церковь. Вы, конечно же, знаете его научное название – «расторопша пятнистая», а по латыни – Silybum marianum, что значит кисть Марии. Вы, я в этом уверен, в курсе, что разводы на листьях расторопши издревле считались молоком Девы Марии. Не будет ли оскорбительным для отца Лерри и всех прихожан такое варварство?
Я перевёл взгляд на Дарта. Лицо его по-прежнему являло собой лишь сгусток мрака, однако Дарта выдавали руки – большие пальцы нервно потирали друг друга.
В свою очередь, я был удивлён такой сменой взгляда на чертополох – ещё утром Адам считал его возмутительным.
Дарт кашлянул, подыскивая, чем крыть. Но, видно, не сыскал.
– После обеда, – наконец повторил он сухо.
Я благословил его спину непристойным жестом.
За обедом я имел неосторожность поинтересоваться, что особенного в расторопше.
– Чертополох, Макс, сорняк только по своему происхождению. Но меня восхищают его свойства быть одновременно угодным и ненавистным вам, британцам.
Я заглатывал переваренную рыбу с картофелинами в чёрных ожогах, отмечая, что иногда мне хочется зашить себе рот, чтобы не побуждать Адама к рассуждениям.
– Вы гордитесь им, когда один невнимательный норвежец наступает на него и своим криком будит и спасает спящее шотландское войско от гибели[28], и ненавидите его, когда другой норвежец пытается спасти вас из неловкой ситуации.
Бесспорно, думал я, будь Адам в армии короля Хокона IV на месте того осла, ходил бы я не под белым, а под синим крестом, если бы вообще родился. Потому промолчал. К тому же о разборчивости в людях и вообще за нас громче говорили наши тарелки.
Я сметал всё подряд, как ошалелая акула глотала бы без разбору рыб и людей. К концу трапезы в моей тарелке всегда было пусто.
Вилкой Адама решалось некое уравнение: кости лежали строго перпендикулярно кожице, всегда бережно уложенной с левой стороны; верхний слой картофелины, тонкий, извечно пригорелый, утрамбовывался в правый нижний угол. Всё это затем выбрасывалось в мусор. Чтобы сердце, говорил Адам, не болело. Вот так несложно, по-скандинавски, не давать сердцу болеть попусту. Возможно, душевная боль уже перестала посещать Адама.
А я всегда думал, что скандинавы в этом смысле экономны до умопомрачения, что любой пригорелой кожице у них найдётся толковое применение. Не совсем верно. Они просто не жарят картошку до чёрных краёв, как мы привыкли это делать, и не солят без того солёную рыбу. Иначе говоря, меньше масла и соли тратят, оттого лишнюю хворь не цепляют. Нам же только повод дай поныть.
Переодевшись в шорты и майки, мы спустились и встретили неприветливую фигуру Дарта в дверях, что выходили в сад с западной стороны. За зарослями пятнистой расторопши прямо по центру от здания университета располагалось поле для игр, а за ним – лес, Волчье кладбище с его тёмными страхами и легендами. Дорога, огибавшая поле справа, вела к церкви, слева – в деревню, мимо сторожки лесника. За сторожкой, мили через три, лес заканчивался крутым обрывом в глубокий карьер.
Нам были вручены лопаты, вёдра и тележка.
Я прикинул фронт работ.
– Оставить землю в развороченном виде? – спросил я.
Дарт, кажется, оскорбился таким предложением, кончик его носа, похожего на бушприт парусника, дёрнулся всего раз, но достаточно красноречиво.
– Не говорите глупостей, Гарфилд!
Он швырнул нам под ноги несколько пакетов с семенами.
– Мистеру Кочински всегда нравились растения попроще. Понимаете, мистер Карлсен?
– Конечно, сэр, – учтиво сказал Адам, он рассматривал вилы в руке. – Кто знает, что с нами всеми было бы, предпочти мистер Кочински простым растениям старые добрые розги.
Дарт почти подавился.
– Я непременно доложу ваши слова, Карлсен. Вы об этом пожалеете.
– Мне не о чем жалеть, сэр. Я – лишь чёртов иностранец.
Адам снял очки и протёр их о майку.
– Кому если не мне выкорчёвывать на вашей земле всё живое, сэр, с корнями и молоком Богородицы?
Я закатил глаза.
Дарт бросил на Адама взгляд в упор, такой злой, будто хлестнул кнутом по лицу.
В три часа солнце палило, казалось, как в древней Ниневии. Над полем роем разъярённой мошкары летали «Дикие коты» и «Муфлоны». «Яйцезахватчики» и «Кастраты» называли мы команды менее официально.
Сыпалась обычная брань. Хрюшка Мэтью, честно облачённый в форму, продавливал скамью, обливаясь потом. Тренер, мистер Горден, муштровал свои батальоны и периодически ругал за сквернословие, если в эти моменты где-нибудь маячил силуэт проректора или кого-то из преподавателей. Как только горизонт пустел, Горден, уже еле сдерживаясь, открывал суровую пасть под седыми усами и крыл игроков со всем искусством столь извращённой мысли, что даже мы с нашим молодым цинизмом и буйной фантазией не всё сказанное им могли вообразить.
– Мол[29]! Формируйте мол, онанисты отсталые! – поднимал Горден командный дух «Кастратам».
Мэтью вроде спал. Мы продуктивно пололи грядки.
«Дикие» выигрывали у «Муфлонов» – 48:0. Какой там мол! Просто смешно. Остановить Гарри, когда тот даже шагом по полю с дыней[30] прогуливается, не по зубам ботаникам из левого крыла, хоть гурьбой они на него навались.
Я вытер краем майки пот со лба, затем снял её, швырнув на тачку с грудным молоком Девы Марии. В окне на первом этаже я заметил силуэт сосредоточенно наблюдавшего за нами Дарта. Он наслаждался властью. Ему крайне сильно, до чёртиков, хотелось меня выпороть. Его отец, если он у него был, не сумел в своё время защитить
