Книга Еще больше Келли и Кайдена - Джессика Соренсен

С этими словами она открывает дверь.

После такого нарастания предвкушения я почти ожидаю, что на другой стороне будет какая-то футуристическая, компьютеризированная комната. Но нет. Это обычная комната с загроможденными столами, компьютерами, кофейной стойкой, и, как и в офисе Эви, исследования прикреплены к стенам. Несколько человек печатают на компьютерах, но никто не смотрит, когда я вхожу.

— Я представлю тебя позже, если ты решишь, что хочешь получить эту работу, — объясняет Эви, ведя меня через комнату в другую маленькую, огороженную стеной комнату, заставленную письменным столом, шкафом и несколькими компьютерами. Она плюхается на стул и делает мне знак сделать то же самое.

— Пожалуйста, присаживайся.

Я делаю, как она говорит, сажусь и кладу сумку на колени. Я знаю, что должна задать вопросы, но все эти секретные комнаты, пакет, который Истон доставил мне поразило меня.

— Ты что-то притихла, — заявляет Эви, включая компьютер. — Я напугала тебя?

Я качаю головой.

— Я просто пытаюсь переварить все это.

— Это слишком, не так ли?

— Да, — честно признаюсь я. — Думаю, я просто пытаюсь понять, зачем нужна такая секретность.

— На самом деле это идеальное начало для того, чтобы я объяснила, какой должна быть твоя первая работа.

Она дважды щелкает мышкой и поворачивает экран ко мне.

На экране фотография избитой девушки, на год или два моложе меня. Глаза опухли, щека в синяках, верхняя губа рассечена. Ее глаза, это то, что разбивает мою душу. Такая пустота. Так знакомо. Как будто смотришься в зеркало почти десять лет назад.

У меня все внутри переворачивается, когда я представляю, что могло с ней случиться.

— Кто она?

— Я пока не могу назвать тебе ее имя. Пока не узнаю, что ты с нами. — объясняет Эви, наблюдая, как я рассматриваю фотографию. — Но эта фотография одна из многих. У всех жертв есть несколько одинаковых черт. Их всех избили и изнасиловали на вечеринке. Они мало что помнят о том, что произошло, что, вероятно, означает, что их накачали наркотиками, и всех шантажом заставили замолчать. — она смотрит на меня и кладет руки на стол. — Я знаю одну из жертв, вот как мне удалось выяснить, что происходит. Но никто не смог выяснить, кто стоит за нападениями.

— Разве полиция не делала проверку?

— Большинство женщин не хотят идти в полицию из-за шантажа и стыда, который они чувствуют.

— В этом есть смысл.

К сожалению, молчание это то, что я слишком хорошо понимаю. Я позволяла тишине владеть мной годами, позволяла тайне разъедать мою душу. Когда я заговорила, я наконец освободилась от самоистязания и самобичевания.

Зная то, что знаю сейчас, я жалею, что не заговорила раньше.

— Может быть, вы могли бы пойти в полицию и показать им эти фотографии.

— Хотелось бы, чтобы все было так просто, но пока жертвы не объявятся, я мало что могу сделать. И я думаю, учитывая то, что ты сказала мне на собеседовании, ты понимаешь, что даже если бы я пошла в полицию, есть шанс, что дело не сдвинется с мертвой точки.

— Да, к сожалению, я это понимаю. — Я потираю губы, размышляя. — Так вот о чем вы хотите, чтобы я написала? Об этих девушках и их нападениях?

Идея заставляет меня нервничать, потому что их истории будут связаны с моим прошлым. Конечно, я справлялась с тем, что случилось со мной, но я боюсь, что их истории могут вызвать во мне прошлые эмоции.

Она качает головой, еще больше сбивая меня с толку.

— Я не просто хочу, чтобы ты написала об их истории, Келли. Я хочу, чтобы ты поняла это и добилась справедливости.

Я моргаю.

— Вы хотите, чтобы я выяснила, кто изнасиловал этих девушек?

— Я хочу, чтобы ты попробовала, — подчеркивает она. — Я хочу, чтобы ты углубилась в историю. Я хочу, чтобы ты поняла это и заставила других понять это. Но больше всего, я хочу справедливости для жертв.

Я ковыряю нитку в шве брюк.

— Я тоже хочу справедливости для них. Правда хочу. Но… Но я просто девушка из колледже, которая хочет стать журналисткой. Я не детектив и это больше похоже на дело для детектива.

Она улыбается, словно ожидала такого ответа.

— Последние места, где ты работала были посвящены этой истории, верно?

Она спрашивает.

И я киваю.

— Ну, необычность не в этом. Мы хотим добиться справедливости в этой истории. Если бы это было не так, мы были бы, как почти все остальные новостные колонки, рассказали миру, но ничего не сделали, чтобы изменить ситуацию.

Она наклоняется вперед, ее глаза горят от волнения, которое я хотела бы почувствовать в данный момент, но, честно говоря, я до смерти напугана.

— Измени мир, Келли. Я знаю, что в тебе это есть, иначе тебя бы здесь не было.

— Я хочу. — Хочу ли я. Я думала об этом так часто. — Но… это звучит довольно опасно.

— Да, но именно поэтому мы соединим тебя с партнером. Они также покажут тебе, что такое необычность. — она даже не пытается приукрасить. — Я не хочу пугать тебя, но опасность означает то, что ты действительно хороший журналист, который пишет о важных вещах. Все лучшие журналисты, которых я знаю, не просто рассказывают историю, они живут и дышат ею, пока она не въедается в их душу. Они это чувствуют. Испытывают это. Это то, что делает историю действительно хорошей.

Ее слова сильны, они действительно сильны, но опять же, по причинам, которые я пока не могу понять, я колеблюсь.

Я провожу руками по ногам.

— Но дело не только в истории, верно? Это также о том, чтобы добиться справедливости.

— Ты быстро схватываешь. — она откидывается на спинку стула. — Я знаю, что тебе, вероятно, нужно об этом подумать, это действительно важное решение, так почему бы тебе не пойти домой и не подумать об этом ночью? Если хочешь получить работу, дай мне знать завтра. Если нет, никаких обид. Обещаю. — она делает короткую паузу. — Я действительно надеюсь, что ты подумаешь об этом. С твоим прошлым, я думаю, ты могла бы действительно разобраться с этой историей и жертвами так, как не все смогли.

Я киваю.

— Хорошо, я так и сделаю.

Мы болтаем еще несколько минут, потом она выводит меня из магазина. Выезжая на дорогу, я замечаю двух девушек примерно