много неприятностей в те первые дни революции с заключенными в Министерском павильоне министрами, сановниками, бюрократами, генералами и полицейскими чиновниками. Некоторые эпизоды всплывают в памяти. Помню приезд Горемыкина, маленького и очень старого человека, дважды побывавшего председателем Совета Министров. Было утро; кто-то остановил меня и сообщил об аресте Горемыкина. Я пошел в комнату Родзянко, куда его привели. В углу сидел очень старый джентльмен с чрезвычайно длинными бакенбардами. Он носил шубу и был похож на гнома. Вокруг него стояли депутаты, священники, крестьяне, чиновники. Не могли отвести глаз от знаменитого Горемыкина с его цепью ордена Святого апостола Андрея Первозванного. Старик нашел время, когда встал, чтобы повесить его на шею, поверх своего старого утреннего жилета. Арест Горемыкина произвел на депутатов, может быть, даже большее впечатление, чем вчерашний арест Щегловитова. Умеренные встревожились, думая, не лучше ли отпустить его. Всех интересовало, как я поступлю с этим человеком, носившим очень высокий титул «тайного советника первого класса». Я задаю ему обычный вопрос:
И.Л. Горемыкин
— Вы Иван Логинович Горемыкин?
— Да, — ответил он.
— Именем революционного народа, вы арестованы, — сказал я и, обратившись к окружающим, добавил: — Пожалуйста, вызовите караул.
Появились два солдата. Я поставил их по обе стороны от Горемыкина. Некоторые депутаты, озабоченные судьбой «его высокопревосходительства», теснее обступили упавшего и растерянного старика, пытались вступить с ним в разговор и как бы выражали свое сочувствие. Я попросил их отойти. По моей просьбе старик встал, скорбно позвякивая цепью, и я провел его в Правительственный павильон, среди почтительного молчания депутатов.
Я должен отметить, что в это время многие депутаты Думы не понимали, как глубоки гнев и негодование петроградских масс против вождей и представителей старого режима. Они не поняли, что только арестовав и проявив некоторую строгость по отношению к бывшим сановникам, мы можем удержать толпу от самосуда. Я помню, что в мое отсутствие депутаты по доброте душевной освободили Макарова, бывшего министра внутренних дел, министра юстиции и члена Сената. В бытность его министром внутренних дел 4 апреля 1912 г. на Ленских золотых приисках в Сибири произошел расстрел рабочих, вызвавший возмущение всей России. Отчитываясь об этом происшествии перед Думой, Макаров произнес ненавистную фразу, ставшую крылатой: «Так было, так будет!»
Нетрудно представить, что было бы, если бы такому министру милостиво разрешили остаться на свободе. Что было бы, если бы этой новостью воспользовались агенты-провокаторы и демагоги, уже пытавшиеся возбудить народные массы на необдуманные и кровавые действия? Это неразумное и неоправданное освобождение произошло вечером. Когда я вошел в кабинет председателя Думы, Макаров только что вышел из него с добрыми пожеланиями депутатов. Я потребовал, чтобы мне сказали, где я могу его найти, и мне сообщили, что он, вероятно, ушел на верхнюю квартиру в здании Думы, потому что боялся возвращаться домой ночью. Я тут же взял двух солдат и поспешил наверх в квартиру. Я позвонил в звонок. Дама открыла дверь и закричала от ужаса при виде штыков моих солдат. Я успокоил ее и спросил: «Макаров здесь?» Она подтвердила, и я сказал: «Отведите меня к нему, пожалуйста». Министр сидел в удобной комнате, насколько я помню, это была столовая. Я объяснил, что его освобождение было недоразумением, извинился за то, что снова побеспокоил его, и провел его в павильон.
Опять же, поздно вечером 28 февраля, я проходил по коридору к маленькому входу, ведущему в комнаты Временного комитета Думы. У дверей бывшего кабинета Протопопова кто-то подошел ко мне. Он был неотесанным и неопрятным, но лицо его было знакомым.
— Ваше Превосходительство, — в голосе послышалась знакомая нотка. — Я пришел к вам по собственной воле и прошу арестовать меня.
А.Д. Протопопов
Я пригляделся. Это был Протопопов! Оказалось, что он два дня прятался в пригороде и дрожал от ужаса. Но когда он узнал, что с арестантами в Думе обращаются хорошо и что я ими руковожу, то пришел сдаваться. По крайней мере, так он объяснил мне этот вопрос. Мы стояли у дверей его бывшего кабинета, и его еще никто не замечал. Я знал, что если о его приезде станет известно, это плохо для него кончится. Ибо этого несчастного человека в то время, может быть, ненавидели больше, чем кого-либо другого, не исключая и самого царя. Я тихо сказал:
В.А. Сухомлинов
— Вы правильно поступили, что пришли, но молчите. Идите быстро и не показывайте лица больше, чем необходимо.
Когда дверь Министерского павильона закрылась за нами, я вздохнул с облегчением.
Кажется, был вечер 1 марта. Я присутствовал на заседании Военной комиссии, когда ко мне подбежал некто бледный и испуганный и сказал:
— Сухомлинова[1] везут в Думу. Солдаты ужасно возбуждены.
Я выбежал в коридор. Толпа напирала, не в силах сдержать свой гнев, зловеще бормоча. Они пристально смотрели на отвратительного старика, предавшего свою страну, и, казалось, готовы были наброситься на него, чтобы растерзать. Я не могу без ужаса вспоминать кошмар этой сцены. Сухомлинова окружила небольшая охрана, явно неспособная защитить его от разъяренной толпы. Но я твердо решил, что кровопролития быть не должно. Я присоединился к охране и возглавил ее сам. Нам пришлось несколько минут идти сквозь ряды разъяренных солдат. Я должен был употребить всю силу своей воли и весь возможный такт, чтобы сдержать бушующий людской поток, который вот-вот переполнит все границы. Я поблагодарил небо, когда мы прошли Екатерининский зал. Узкий коридор, который нам еще предстояло пересечь между Екатерининским залом и боковой дверью, ведущей в главный зал заседаний Думы, был почти пуст, но в полукруглом зале у дверей Правительственного павильона солдат было больше. Именно там мы пережили самые страшные моменты. Увидев, что добыча вот-вот ускользнет, толпа решительно двинулась в нашу сторону. Я быстро прикрыл Сухомлинова своим телом. Я был последней преградой, отделявшей его от преследователей. Я кричал, что не позволю им убить его, что не позволю им так опозорить Революцию. Наконец, я заявил, что до Сухомлинова они доберутся только через мой труп. Я стоял так, защищая предателя, один против разъяренной толпы. Это был ужасный момент. Но они начали колебаться, и я выиграл. Постепенно толпа отступила. Нам удалось вытолкнуть Сухомлинова в открывшуюся за нами дверь. Мы закрыли ее и преградили путь штыками караула. В павильоне появление Сухомлинова вызвало сильное негодование среди арестованных сановников. Ни один из них не хотел сидеть рядом с ним и находиться с ним
