под одной крышей, утром вместе, днём вместе, ночью вместе, как что-то важное в их отношениях, разрушится, испарится…
различные формы «мезальянса», и многое другое.
Арба, на мой взгляд, симпатичное транспортное средство, что говорить о лошади, даже не скакуне, обычной лошади, которую впрягли в арбу. Чудо природы. Но не только в большом городе, даже в селе подобная арба всё больше становится анахронизмом.
…конец героической эры
Все эти рассуждения о разнообразии брачных союзов, о том, что в большом мегаполисе неизбежно формирование нуклеарной семьи, на мой взгляд, только вершина айсберга. Главное в том, что незаметно, шаг за шагом, возникает новый тип мужественности и новый тип женственности.
Герой, героика, героический поступок, героический жест, как привилегия мужчин, постепенно уходят в прошлое.
В этой связи, вспоминаю 500 английских солдат, погибших в первую мировую войну.
Они были добровольцами, все из одного города Аккрингтона. Их так и называли «приятели из Аккрингтона». Батальоны «приятелей» были особенностью войны 1914–1918 годов. Считалось, что друзьям и приятелем легче призываться, легче воевать.
Все 500 «приятелей из Аккрингтона» погибли за одну минуту, в первом же «сражении», в результате газовой атаки[80].
Возможно, эти 500 добровольцев, как и газовая атака в целом, подвели черту под тысячелетней героической историей человечества. Пистолет, маузер, браунинг, можно было ещё лелеять, воспевать в стихах, очеловечить в специальном жанре кино, вестерне. Противогаз принципиально бесчеловечен.
Поскольку закрывает человеческое лицо.
Поскольку враг остаётся анонимным.
Поскольку смерть наступает бесшумно и неотвратимо.
Поскольку сражения перестают быть «сражениями».
Хочется надеяться, что после кровавого XX века, Европа поумнела.
Что кровавая история всех примирила.
Никуда не денешься, приходиться признавать, что и первую газовую атаку, и атомную бомбу, и другие орудия массового поражения, европейская научная и инженерная мысль придумывала сообща.
Наступает время прозрения.
Кто-то возразит, мысль о том, что после гибели «приятелей из «Аккрингтона» Европа поумнела, красивая сказка, не более того. За первой мировой войной последовала вторая мировая война, за первой газовой атакой – Хиросима и Нагасаки, Европа, и шире, Западный мир, так или иначе, прямо или косвенно, участвуют в региональных войнах, а они не прекращались на всём протяжении XX века, не прекращаются и сегодня, в веке XXI.
Согласен, но шок от первой газовой атаки, так и не прошёл, стоит вспомнить хотя бы абсурдистскую поэтику культуры XX века[81]. Просто мы люди «торопим» историю, естественно, мы торопимся, наше время ограничено, но у истории, тем более меняющей своё русло, свои ритмы.
Герой, героика, героический поступок, героический жест, как привилегия мужчин, действительно всё больше и больше становятся выспренними с одной стороны, гротескными, фарсовыми, с другой. Просто невозможно не только за минуту, но и за сто лет, забыть, отказаться оттого, что укоренилось в сознании не только мужчин, но и женщин, за тысячелетия,
Но если согласиться с тем, что постепенно, шаг за шагом, возникает новый тип мужественности, и новый тип женственности, то возникает новый вопрос, как далеко мужчина и женщина могут пойти навстречу друг другу. Насколько мы приговорены к своему полу, может быть, мы действительно находимся в преддверии свободного выбора пола.
Звучит фантастически, но сколько раз мы сталкивались с тем, что реальность делала посмешищем любую фантастику.
Мужчина и женщина: попытка деконструкции…
«Попытка» это сильно сказано. Долгая жизнь, личный опыт, вот и вся попытка. Прекрасный повод посудачить моим оппонентам, за моими рассуждениями дефицит тестостерона, вот и весь опыт.
Могу добавить, чтобы моим оппонентам веселей было судачить. И в молодости не мог похвастать избытком тестостерона. Одним словом, феминист, почти с отроческих лет. Звучит, почти как приговор.
Но если говорить словами классика, действительно, «что-то кончилось»[82]. Патриархат, на котором держались нормативные образы мужчины и женщины, стал трещать по швам. Чем больше цивилизованности, тем меньше патриархата. Чем больше патриархата, тем он смешнее, нелепее, даже фарсовее.
Как всегда в подобных случаях, прежде всего, начали разрушаться слова-понятия, которые казались готовыми, окончательными, и неприступными.
Кому-то могло показаться, открыв «тестостерон» и «окситоцин», мы окончательно узнали, что движет поступками мужчины и женщины. Осталось открыть медицинский прибор, наподобие тех, которыми измеряют температуру тела или артериальное давление. Хорошо бы не преувеличивать значение и этих «объективных» приборов, но в один день от вековых предрассудков не избавиться (привет, позитивизму!).
Никто не отменял, опыт прошлого, инерцию жизни, консерватизм взглядов человека, многое другое, всё то, что сконцентрировано в английской глаголе «to be», соединяющем «быть» и «есть». В то же время
…«одновременность» хорошая тема для философов и культурологов…
квантовые психологи всё больше ополчаются на глагол «to be». He столько в том смысле, что нам трудно судить о том, что «есть» вне нас, но и – NB – потому что этим «судить»
…смотреть, слушать, вслушиваться, дотрагиваться, экспериментировать, ставить опыты…
мы каждый раз создаём новую реальность.
…если только речь не идёт о грубых материях и не о столь же грубом сознании…
Вероятность, неопределённость, размытые множества, неравновесные системы, многое другое, стали не просто естественнонаучными открытиями, они открыли нашу созидательную мощь. Не стало устойчивых понятий и окончательных истин, больше возможностей для самосозидания. А в эпоху постмодерна, когда жёсткие понятия и жёсткие демаркации стали выворачиваться наизнанку, пародироваться, самопародироваться, нашей внутренней свободы стало ещё больше.
В этом контексте, историческом, научном, культурном, и происходит трансформация ролей мужчины и женщины.
Лучше всего – точнее, глубже, убедительней – проследить становление понятий «мужчина» и «женщина» на уровне археологии языка:
как возникали эти смыслы, оттенки смыслов, осколки смыслов,
как они налипали на более или менее устойчивые, повторяющиеся признаки,
как начинали жить самостоятельной жизнью.
Возникала иллюзия, что это сама природа, сама жизнь, а не культурная конструкция, не метафора, которую следует проверять не столько на истинность, сколько на эвристичность. Впрочем, для кого-то есть простые истины, были, будут, стоит нам раздеться догола, вот и весь ответ, остальное от лукавого. Порой, так приятно заблуждаться.
Можно и сегодня с апломбом заявлять «мужчина должен быть мужчиной» (а для сущей убедительности, просто «мужиком»), а «женщина – женщиной» (а для сущей убедительности, просто «бабой»), что такова природа, что это на все времена, так было, так будет, но это всё больше и больше воспоминания о прошлом, ностальгия по «потерянному раю».
Дело не в том, что женщины стали надевать мужскую одежду освоили мужские виды спорта, стали всё больше заявлять о своих правах. И в прошлом были и амазонки, и женщины-правительницы, и женщины-писательницы, и женщины, блиставшие своим умом. Сохранилась даже комедия Аристофана[83], в которой женщины-пацифистки
