предпочитает, чтобы пятки были в тепле и ниоткуда не дуло. Не тот возраст у него, чтобы вновь по развалинам да подвалам шариться. Однако теперь он чувствовал редкое воодушевление и прилив сил, как будто полны карманы у него столяров-плотников и прочего строительного люда и жилье можно творить из ничего.
– А будем жить мы с тобой прямо на берегу! – И для убедительности начал руками и ногами показывать разного рода заманчивые фигуры: – Представь себе: вот тут – он провел черту чуть подальше собственного ботинка – у нас море.
– И рыба, – потребовала Светка.
Он одобрил:
– Обязательно. Косяками.
– И крабы.
– И они тоже. Смешные, боком ползают. Я тебе самого толстого поймаю.
– Давай дальше.
– Там, сзади, – он указал большим пальцем за плечо, – сплошные скалы, белые, сосны высоченные, а под ними ягод-грибов видимо-невидимо.
– Идет.
Яшка продолжал, ощущая прилив вдохновения:
– Вот тут, – провел он рукой чуть поодаль от костра, где земля показалась пожирнее, – раскопаем огород, насадим картошки и луку.
– Морковки надо обязательно, – вставила девчонка.
– Это зачем?
– Сладкая. И репки.
– Нет, она не пойдет, она не любит, когда тепло. Посадим редиски?
– Идет.
– Вот, а как поспеет, будем так же костерок жечь, только на берегу, картошку печь.
– Так, а жить-то где?
– Шалаш построим. И будет все исключительно хорошо: тепло, пятки в прибое можно греть, и небо синее, а на нем ни облачка.
– И ночью тоже?
– Нет, ночью – как черный бархат. И кругом – ни души!
Светка, подумав, заметила:
– Так хлеба надо и молока. Без молока ни на какой огород сил не хватит. Так что не выйдет, чтобы совсем никого.
Яшка, поразмыслив, предложил завести козу. Светка рассудительно заметила, что с этим животным хлопот полон рот.
– Тогда буду ходить для тебя за молоком, каждое утро, – пообещал Анчутка.
– Это ты загнул, – помолчав, произнесла она, – тебя спозаранку из пушки не разбудить.
– Зачем ты так, – урезонил Яшка, – я ж на работу исправно поднимаюсь.
– Так это потому, что ты неподалеку работаешь, рано не надо, – пояснила она, – а если не надо будет – то не станешь. Тебе же все подавай, чтобы само с неба падало.
Анчутка всерьез обиделся и открыл рот, чтобы сказать гадость, но сообразил, что надо сначала подумать.
А тут, как нельзя кстати, «кино» подоспело. С одной стороны и с другой приближались, сверкая фонарями и золотыми окошками, новенькие электрички. Прямо напротив ребят они сошлись, приветственно перекликнулись – и умчались прочь сказочными скакунами, аж искры сыпались из-под колес. Еще что-то темное продолговатое отвалилось от сияющего поезда, как-то сперва подлетело, точно продолжая стремительное движение, потом, будто спохватившись, отвесно обрушилось на склон, а далее, словно слизняк, поползло под откос.
– Упало, – бездумно повторила Светка. Присмотрелась, вдруг взвизгнула и тотчас зажала рот рукой.
На насыпи распластался человек – головой вперед, ногами к рельсам.
Глава 4
Как всегда после того, как пролетают составы, настала мертвая тишина. Все застыло. Однако на этот раз нарушили покой не вопли лягушек и звон ручья, а неведомый прохожий, который топал со стороны дороги на станцию, беззаботно посвистывая и чертыхаясь, случись на что-то натолкнуться.
Ивняк расступился, и выяснилось, что пришла знакомая личность: Колька Пожарский, точно тощий медведь, вывалился на «дачную» поляну и первым делом ворчливо похвалил Светку.
– Знатно вопишь, как сирена в тумане. Так бы и не пошел вас здесь искать. Отлично замаскировались. С чего тут ор?..
Анчутка молча указал на причину, а Колька сразу и не понял, что это за мешок на насыпи лежит.
– Ох ты, мать честная! Это как же…
Лежал человек так, что живой не сдюжил лежать и пяти минут: верхняя часть тела – прямо, привольно, точно нежась на пляже, а ноги перевернуты и изогнуты, как у куклы на веревочке.
Постояли молча, соображая и таращась. Потом Пожарский спохватился, решив, что надо что-то делать. И, примостившись на гравии, принялся осматривать человека.
Дородный, плотный, в хорошем костюме, волосы редкие длиннее, чем принято… Надо же, мода, что ли, такая пошла? Лежит вниз лицом, оно, должно быть, разбито о камни, кровь текла. Колька, решившись, дотронулся до толстой шеи, там, где воротник отходил от кожи – теплой, но уже по-особенному начинающей холодеть. Ничего не прощупывалось там. Под пальцы попалась какая-то бечевка, потянув ее, Колька вытащил небольшой серебряный крест.
– Ишь ты.
Анчутка, помявшись, подобрался поближе. Без особой охоты, но стоять в стороне и при Светке ему было стыдно.
– Ну как?
– Никак. Мертвый. Он из поезда выпал, так?
– Да, выпал.
Светка, переминаясь с ноги на ногу, благоразумно находясь в кильватере, пискнула:
– За доктором сбегать?
А Анчутка предложил:
– Перевернем, что ли? Посмотрим.
– Что смотреть? Не надо. Еще эту вот, – Николай кивнул на Светку, – откачивать придется. А смотреть там нечего, небось не лицо – каша. И мильтоны вопить будут.
– Будут, – согласился Яшка и зачем-то спросил: – А ты что тут забыл?
Колька вздохнул:
– Два билета в кино пропадают. Хотел вам подарить, да вот не судьба.
– Кина теперь достанет…
– Ладно, хорош болтать. Бегите к будке, вызывайте «ноль-два».
Светка промямлила, что «Оно, конечно, в кино бы хорошо», но, спохватившись, задергала Яшку за рукав:
– Бежим, бежим, скорее! – точно от ее торопливости что-то могло измениться.
Анчутка, сделав пару шагов, остановился и спросил:
– Ты тут останешься?
– А куда ж мне? Покараулю.
– Чтоб не сбежал?
– Аллюр три креста! – прервал друга Пожарский. – Нашел время острить. А желаешь – сам сиди, сторожи.
Яшка, который мертвецов не жаловал, немедленно открестился:
– Э, нет, это не надо, а то мало ли.
– По шее, – посулил Колька, и эти двое с якоря снялись и наконец умчались, куда сказано.
Оставшись один, Пожарский повздыхал и первым делом раздул поярче костер – и от земли, и от ручья шел холод.
Быстро все-таки и бестолково истекают свободные часы.
Покуривая, вороша в огне палочкой, он то и дело поглядывал на темную фигуру на насыпи.
Видел он в своей жизни трупы, и много, в том числе почти на этом самом месте. Они были разные, и такие тоже – изломанные, свернутые и стиснутые, как белье, которое выжимают. Но одно дело, когда война, и совсем иное – когда мир вокруг, прекрасный, весенний.
Колька думал не об этом, странно было не то, что в спокойное время люди продолжают умирать, а то, что необычно лежал этот покойник.
«Руки по швам вытянуты. Как это? Положим, сам решился выпрыгнуть – все равно поневоле клешни выкинешь вперед».
Для проверки он сам представил, каково
