пускать начал.
— А ты сам как здесь оказался?
— Так это. Мамка меня родила, а батька по жопе ремнём уму разуму учил. Но это давно было, уж годиков сорок прошло.
— Тебе всего сорок? — удивился я. — Выглядишь на шестьдесят, если не больше.
— Слушай, холоп! — оскорбился горбун. — Ты чаво такой разговорчивый стал? Вот щас привяжу тебя покрепше, будешь знать.
Я помолчал немного, выждав, пока он успокоится, а потом опять спросил:
— А эти двое? Зафар и Колян. Это, как я понял, местные авторитетные граждане. А власть государственная где?
— Какая ещё «государственная»? Тебе Зафара, что ли, мало?
— Но ведь над ними кто-то стоит? Они же не сами по себе?
— Ну, наверное, кто-то стоит, только это не моё дело. Да и твоему носу там делать нечего. Они сами разберутся, а ты сиди себе спокойно, вещички собирай. Щас только Коляна пристрелишь, и вообще больше ни о чём можешь не думать.
— Нравится мне твоя позиция. Ничего не знаю, ничего не слышу и моя хата с краю.
— Да, с краю. Только потому я до сорока годков и дожил. А ты так молодым и помрёшь. Уж не знаю, чем ты раньше занимался, но вчера ты вляпался по уши. Я за всю жизнь столько дури не сотворил, сколько ты всего за один день.
— То есть ты не хочешь, чтобы я Коляна убивал?
— Хотеть-то я много чего хочу, да и тыща дюпонов на дороге не валяется. Вот только кается мне, что не ты его, а он тебя пристрелит, как пса шелудивого.
— Ты думал, что меня и к Зафару не пустят.
— Думал, думал. Но теперь уверен. Я тогда, может, и обшибся, но дважды не обшибался никто из моей семьи.
— Всё когда-нибудь случается в первый раз.
Горбун злобно сверкнул глазами, но выдать очередную порцию брюзжания не успел. Вдалеке, быстро приближаясь, заурчал автобус. Когда он вывернул из-за кучи, полоснув по нам яркими лучами фар, и, вальяжно покачивая кузовом, подъехал, я едва сдерживался, чтобы не засмеяться.
Таких колымаг я не видел никогда. По форме похожая на буханку, вся в жестяных заплатках и с окнами через одно заделанными фанерой. На каждой неровности автобус принимался танцевать что-то среднее между чечёткой и брейкдансом, а так как вся дорога только из неровностей и состояла, танец не прекращался ни на секунду.
— И ты уверен, что ЭТО доедет до Скалки? — недоверчиво спросил я, наблюдая за попытками горбуна влезть в салон.
— Влезет! Тьфу, заговорил. Доедет! Помоги лучше мне подняться.
Прикасаться к нему мне совсем не хотелось, но иначе посадка могла затянуться, так что я всё же решил ускорить процесс.
К счастью, внутри свободных мест было более чем достаточно. Всего четыре пассажира, не считая нас, и те рассредоточились друг от друга как можно дальше.
А за рулём сидел болезненного вида тип. С красными, будто от аллергии, глазами, в просаленной майке-алкоголичке на щуплом теле, а на голове дырявая кепка с половиной козырька. Он тощими руками обхватывал огромный руль, и это выглядело настолько комично, что я предпочёл больше в его сторону не смотреть, боясь надорвать живот от смеха.
Горбун устроился возле окна, покрытого бесчисленными трещинами и сколами, и уставился на проплывающие мимо мусорные кучи. На лице его отразилось такое счастье, что мне аж завидно стало. Я не мог понять, что в этих помоях есть прекрасного, а в темноте и вовсе всë казалось одинаковым. Так что, быстро потеряв интерес к происходящему за окном, я уставился себе на руки и погрузился в размышления о своей незавидной участи и о предстоящей работе.
Около часа мы были в пути, раскачиваясь и едва не переворачиваясь, когда автобус резко остановился.
— Крысы, — объяснил водитель и откинулся на спинку, заложив руки под голову.
Я привстал, желая увидеть, что он имел ввиду. Лучше бы этого не делал. В свете фар прямо перед автобусом нёсся поперёк дороги серый поток. Подобно бурлящему горному ручью, он стелился по всем неровностям и способен был снести любое препятствие.
Ждать пришлось долго. Мысли крутились вокруг одних и тех же тем, не отдаляясь и не меняя угол зрения. К тому же горбун засопел, лишая возможности поговорить хотя бы с ним.
Вдруг дверь автобуса открылась, и в салон поднялся человек в чёрной одежде с капюшоном на голове, скрывающим лицо от лишних глаз. Из всех свободных мест он выбрал то, что находилось рядом со мной. Сел и какое-то время шептал что-то невнятное.
Я украдкой рассматривал его, но в темноте вся его одежда сливалась в цельную черноту. Даже руки он спрятал в перчатки, и те стали неразличимы от ног.
— Я жду тебя… я жду тебя… я жду тебя… — повторял он всё громче, но всё ещё слишком тихо, чтобы понять, не послышалось ли.
— Что, прости? — переспросил я.
Человек замолк, медленно поднял голову и повернулся ко мне. Всё лицо незнакомца покрывали плотным слоем маленькие шарики, похожие на навозных мух, лишённых крыльев. С перламутровым отливом, влажно поблёскивая, они, казалось, беспрерывно двигались, и не было видно под ними ни глаз, ни носа. Только губы и тонкая полоска кожи вокруг них оставались непокрытыми.
Человеку нечем было смотреть, но я был уверен — он разглядывает меня, изучает. И когда я был готов закричать, он поднял руку и приложил указательный палец к губам.
— Я жду тебя, — повторил громко и отчётливо.
Как маленький ребёнок в ужасе перед неизвестным, я машинально потянулся к горбуну и затеребил его за плечо. Повернулся и сам буквально на секунду.
— Чаво? Ну, чаво? Дашь ты мне поспать или как? — раздалось шепелявое недовольное брюзжание.
— Ты это видишь? — спросил я, указывая на соседа.
Повернулся обратно, но понял, что указываю в пустоту. Соседнее место было свободно, а странный человек исчез, не оставив следа.
— Чаво вижу? Слушай, Балда, с головой-то у тебя точно беда, — огрызнулся горбун, устроился поудобнее и снова засопел.
А я долго ещё, даже когда автобус двинулся дальше, смотрел на пустое сидение и гадал, что это было.
Глава 8
О странной встрече я решил не рассказывать. Всё, что создавало моё воспалённое воображение, касалось исключительно меня и не очень-то хотелось показаться безумцем в глазах окружающих.
Тем временем мы добрались до Скалки, и оказалось, что это был настоящий город, в отличие от того гадюшника, где хозяйничал Зафар. Пусть грязь и мусор тут уродовали улицы ничуть не меньше, но дома стояли кирпичные, многоэтажные, не собирающие рассыпаться от первого
