Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Она захлёстывала, душила, сдавливала сердце и горло. И в то же время она казалась какой-то чужой, посторонней, непонятной. Чужая ненависть… И Всеслав ничего не мог с ней сделать. Он лишь ускорял и ускорял шаги, надеясь убежать от внезапного бешенства. Сделалось жарко. Он сбросил куртку, перекинул через локоть и, оставшись в одной тонкой тунике, побежал. И ненависть стала стихать, уходить вместе с жаром тела и потом.
Всеслав остановился лишь на площади перед библиотекой. Статую изуродованной Венеры вместе с бронзовым постаментом укутали плотной рыжей тканью. По крошечному садику кружил вокруг статуи вигил. Всеслав сделал вид, что разбитая Венера его не интересует, и медленно прошёлся вдоль портика библиотеки, где в нишах застыли мраморные фигуры знаменитых мыслителей. Вот старик Гомер, слепец и мистификатор. Быть может, он был богом, но богом слепым. За ним Платон, поклонник диктатуры, надевший маску любителя справедливости. Евклид, боготворивший числа, Еврипид, забывший прикрыть маской лицо. Вергилий, славивший Августа, Тацит, сумевший всех Августов превратить в чудовищ. Трусишка Цицерон, защищавший Республику и за эту Республику погибший, и подле него – отец истории Геродот. В свете фонарей мраморные мыслители с двойниками-тенями в глубине ниш казались живыми. Всеслав пожалел, что в этот момент на нем нет тоги – продал за долги. А ведь имел на тогу право. «Верно, осуждаете меня, мраморные мудрецы?» – хотел крикнуть им Всеслав. Но не крикнул. Вдруг спрыгнут со своих постаментов и начнут колотить непутёвого?
Всеслав замедлил шаги. Неприятный холодок пробежал по спине. Юноша покосился на закутанную в ткань Венеру. Даже под толстыми складками можно было понять, как сильно изувечен мрамор. Творение Мессия Ивара… Внезапно ему показалось, что ткань шевелится. И… Венера поворачивает изуродованную голову и смотрит на него. И грозит рукой-обрубком. Всеслав попятился. Прижался к стене. Вздрогнул всем телом от прикосновения холодного камня. Вновь всмотрелся. Венера была неподвижна. Всеслав расхохотался и помчался мимо библиотечного портика, мимо торговых рядов к дверям гостиницы.
«Держи! – кричал кто-то вслед. – Это он! Он!»
Всеслав оглянулся. Погони не было. И крик почудился. Он споткнулся и упал. Приподнявшись, увидел на влажной мостовой маслянистый блеск змеиной кожи. Блеснула змея и пропала. Огромная змея.
С кровавого неба Помпеи падал чёрный пепел. Всеслав хотел набрать полные пригоршни пепла. Но зачем?
VIII
Всеслав снял номер в гостинице «Европа». Гостиница эта в Северной Пальмире была самой дорогой. Разменивая «аврельку», гладиатору не пристало думать, на сколько дней хватит денег. Так устроена жизнь гладиатора. Деньги уходят у него меж пальцев. Чужую жизнь он не ценит. Как и свою.
Ночь уже перевалила за половину, а Всеслав так и не мог заснуть. Зажёг свет, взял второй том истории Марка Симиуса «Подъем и расцвет Римской Империи». При всей свой любви к Риму он почему-то не мог продвинуться дальше второго тома. Читал, читал, и всякий раз что-то стопорилось. Мысли одолевали. Вдруг он переносился в прошлое, и так здорово было маршировать где-нибудь с Четвёртым Скифским легионом и отражать десант виков во время Второй Северной войны. Или под Нисибисом стрелять из аркебузы в несущегося в облаке пыли катафрактария. Там, в прошлом, все было понятно, разложено по полочкам, расставлены противники, подсчитаны резервы, проанализированы ошибки. В настоящем ты не ведаешь, кто твой враг, и, совершая ошибку, не подозреваешь, насколько она роковая. «Время обнажает истину», – говорят римляне. Но в настоящем истины нет. Она разбита на атомы пылью мелочей. И сам ты бредёшь в темноте и не знаешь – куда и зачем. И никто не знает. Все только делают вид, что истина им открыта. Вот и Всеславу хочется во что бы то ни стало что-то доказать, победить. Не монголов, так хотя бы своих. Своих проще. Сам факт победы его удовлетворит. Но что толку в победе, если академия по-прежнему для него недостижима?
Он сел к столу писать письмо в Новгород:
«Дорогой брат, я стал гладиатором, завтра будет тренировка. Первая и последняя. А потом – арена. Смертельные поединки. Как так получилось – не знаю. Будто кто-то меня толкнул в спину. И кто-то за меня дал обещание. А я лишь губами шевелил. Я буду драться с…»
А дальше ничего написать не мог. Отложил стило и лёг спать. Светало.
IX
Служанка, что проходила по коридору, услышала сдавленный, совершенно нечеловеческий крик. Она взвизгнула и кинулась за охранником. Когда вдвоём они вбежали в номер, то увидели стоящего посреди комнаты Всеслава. Тот был совершенно белый – белее своей ночной туники, по лицу каплями стекал пот. Он смотрел куда-то мимо незваных гостей и беззвучно шевелил губами. Из носа на грудь струйкой бежала кровь.
– Что с тобой, доминус? – спросил служитель, и голос его звучал не слишком твёрдо. Девушка пряталась за спиной охранника, вцепившись мёртвой хваткой в его локоть.
– К-кошмар… – выдавил Всеслав, продолжая по-прежнему глядеть куда-то в угол комнаты. Он отёр ладонью лицо и недоуменно глянул на окровавленные пальцы. – Мне приснился кошмар… Я опять на мосту, и этот взрыв… М-можно принести вина?
– Конечно, – пролепетала девушка и попятилась к выходу.
– Я думал, на тебя напали, – проговорил охранник нарочито мужественным голосом и тоже отступил к двери.
– Кошмар, – повторил Всеслав.
Когда дверь за гостями захлопнулась, он как подкошенный рухнул на пол.
X
Элий тоже не спал. Лежал с открытыми глазами на жёстком неудобном ложе в дешёвой гостинице и смотрел в потолок. Простыни были сомнительной чистоты и влажные. Дождь монотонно стучал в окно. Сколько за последние годы он переменил гостиниц? Давно сбился со счета. И эта не самая худшая. Почему-то он надеялся, что Летиция вернётся. Надеялся до сегодняшней ночи. А сегодня понял: нет, никогда. Странное чувство. Будто в его руках была нить Ариадны и вдруг кончилась. Именно кончилась, а не порвалась. А он все ещё в лабиринте.
Он вспомнил, как однажды утром Летиция сказала ему: «Ты стал другим». Или она этого не говорила, а он понял сам. Понял, что давно другой. И этого другого она любить не может. Напрасно Элий пытался обнаружить, в чем его иность. Не было точки отсчёта. Он пожалел, что не вёл прежде дневников, – тогда бы он смог сравнить свои прежние записи с нынешними мыслями. Летиция его разлюбила. Это была его последняя потеря. За этой гранью ему уже нечего было терять. Он остался совершенно один – наедине со своей новой неразгаданной сутью. Список утрат был таков: Марция, Нисибис, Рим, Постум, Летиция.
Он записал эти пять слов на чистой белой странице и долго смотрел. Слова сами по себе не вызывали сильной боли. Он не знал, что делать: пытаться вернуть потерянное или пытаться жить дальше.
Уже много дней (а может быть, и лет) казалось ему, что некто ведёт его за руку, – ощущение, сравнимое только с присутствием гения. Но ведь Элий давным-давно рассорился со своим опекуном. Да и нет нынче гениев ни у кого. Никто не опекает человека – стал он жить сам по себе. То ли бог, то ли животное – не понять. Но ощущение ведомости не проходило. Элий казался себе слепым, которого тащит по невидимой дороге невидимый поводырь. Но ведь у слепца все невидимое – и мир, и цель. И даже меч, если слепец отважится взять его в десницу, невидим. И кровь, которую проливает не видимый слепцом меч, тоже им невидима. И, значит, её почти что нет. Но есть крик боли, который режет слух слепца сильнее, чем слух зрячего человека.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
