оскудеет любовь. Но не только любовь к возлюбленной должна быть выкинута, но и любовь к детям, но и любовь к матери. Семья должна погибнуть.
В ответ на эти положения французский поэт Валентина де Сен-Пуан выпустила в прошлом году манифест женщин-футуристок62; возражая Маринетти, она, наоборот, призывает женщину к полной свободе чувств, господству животных инстинктов и силы страсти. Но непонятно, причём тут футуризм. Футуризм аморален. Но проповедовать аморальность – <лишняя> трата времени. Слава Богу, общественная нравственность и без того падает.
Но есть иная любовь – к ближним, понуждающая к миру и добру. И вот мы учим, что все оправдания добра напрасны. Осуществись его господство – человечество стало бы слякотью. Что возвеличивает, как не борьба? Разве борьба и ненависть не обостряют чувств, разве, как говорит Маринетти, человек не лучше дышит, спит, думает после того, как кинул оземь врага? Разве человек и борец – не синонимы?
Вот почему мы отрицаем и презираем пацифизм и глупые идеалы анархистов о всеобщем счастье. Мы славим борьбу и учим, что война есть единственная гигиена мира и воспитательная мораль. И чем тяжелей она, тем лучше, тем больше смысла в её торжествах. Но этим уверениям не верят. Вспомните стихи Валерия Яковлевича Брюсова <«3еркало теней»>63.
Но мы говорим: «нет» и учим, что любовь гибнет. Это не мечты, эти мысли воплощаются. Всё чаще встречаются люди, проводящие жизнь без любви. Спорт и лихорадка машин губят старую дряблость. Нужно, чтобы литература пришла на помощь и умножила число свободных от [любви] неё людей. К тому же развитие уличной жизни сводит её торжественность к простому удовлетворению желания. Семья разрушается – это известно всем, и об этом немало скорбят защитники патриархального быта и склада. Женщина всё менее желает быть женой и хозяйкой дома. Вот свидетельства [того, что наши мысли воплощаются]. Мало того, не в жизни ли мы подметили наши мысли <и потому> проповедуем? Ведь футуризм вышел из жизни, ведь он родился в царстве машины и в него верит.
Пусть наши отцы символисты презирали машину, пусть они ненавидели механическую культуру, и доселе много её ненавидящих. Что нам до этого. Ведь машина дала нам быстроту. Вспомните одно из писем Константина Дм<итриевича> Бальмонта, появив<шееся> недав<но> в печати. Он пишет: «Я считаю, что человечество переходит от ошибки к ошибке и теперешняя его ошибка – порывание связи с Землёй, наравне с идиотическим увлечением скоростью движения, – есть самая некрасивая и самая прискорбная из его ошибок»64. Но мы говорим: «нет», и учим, что свет добра в обогащении новой красоты – красоты быстроты. Наши души, ликуя, дрожат, когда мы видим круги Блерио65. Ибо знаем, что завоевали крылья, которые не дала нам земля. Наши души нетерпеливы, когда мы видим, [что есть ещё] непрорытые горы, непрорубленные леса. Вспомните стихи Каролины Карловны Павловой: «Не для пользы же народов вся природа расцвела: есть алмаз подземных сводов, реки есть без пароходов, люди есть без ремесла»66. Но мы говорим: «нет», и учим, что недолго ещё продлится эта правда, недолго ещё будут праздные люди и праздные реки. Не прав ли был гимназический Юлий Цезарь, зубривший грамматику во время перехода Альп? Разве полотно кинематографа не лучше долин, и ракеты – не лучше Солнца? Реки без пароходов, незастроенные земли, неразрабатываемые руды, водопады без турбин, вершины без метеороскопов – всё [это] царство старой красоты пейзажа, жалкое уродство, куда мы несём нашу великую Механическую красоту.
Вот Венера Милосская, которую почитали и почитают идеалом женского тела. Вспомните слова Иннокентия Федоровича Анненского: «Красота для поэта есть или красота женщины, или красота как женщина»61. Но мы говорим: «нет», и учим, что есть ещё механическая красота и что механическая красота выше, и утверждаем, что современный башмак прекраснее Венеры Милосской68. Какова же красота этого башмака? Она двоякая. Во-первых, живописная, во-вторых, поэтическая, идейная, но эта вторая свойственна всякой обуви. В определении того, красива [эта] вещь или нет, на умственные доказательства ссылаться не приходится, т. к. лишь тот предмет красив, который у данного человека вызывает эстетическую эмоцию. Однако действительно ли мы одни в поклонении красоте этого башмака и никто её не видит, подобно тому, как древние не слышали гармонии сфер, слишком привыкнув к ней. Разве не встречается очень часто выражение «красивая обувь»? Разве перед витринами обувных магазинов не стоит, глазея, толпа? Венера красива, ибо нас научили этому, а чувство красоты башмака автономно, ибо это чувство не вполне осознанной, но бродящей в жизни механической красоты. Я взял башмак, чтобы лучше оттенить мысль. Но возьмём хотя бы автомобиль. Откройте номер любой ходкой газеты, хотя бы «Русского слова». Там объявления: «Прокат красивых и сильных машин». Или эти слова напрасны? Нет, множество раз нет. Механическая красота пришла, и мы призываем поклоняться ей. Но вернёмся назад к башмаку. Это прекрасный пример. Я сказал, что кроме живописной в нём есть красота идеи, свойственная всякой обуви. Это идея свободы от земли, ибо, отделённые подошвой, мы более свободны. Таким образом, к идее борьбы с землёй и освобождения от земли, таившей зёрна футуризма, присоединяется идея механической культуры, вполне человечной и независимой. Вот ещё одна иллюстрация для выяснения того, что такое футуризм. Мы во всё влагаем новые символы. Вы заворачиваете брюки, потому что боитесь их запачкать, или во имя моды, а мы потому, что презираем землю. Ибо всё-таки есть ещё веревки, связывающие нас с ней, ибо мы ещё растения69. И вот нам грезится человек без корней70, который придёт за нами, когда мы совсем раздавим глупую землю. Он будет силён, не будет знать усталости, доброты, сожаления и любви, но только повседневный героизм. Воплотившаяся воля щупальцами поползёт от него исполнять его веления. И придёт час, он скажет: «Я хочу, чтобы Солнце вставало, когда я хочу и пока я хочу». И придёт час, когда он перекинет перестроенную Землю от угасающего Солнца к иному, более яркому. Довольно вечно вертеться и бежать на призывы всё того же Геркулеса71.
И придёт час, когда он, покинув любовь и пол, создаст механического сына, крылатого и всемогущего волей, не знающего сна и ясного всемудростью, который навсегда оставит землю. Вот наши мысли, господа, и наша романтика. Пока же все усилия приложим, чтобы скорей привести человека к победе. Больше всего работы нам, мастерам, настойчивой и чистосердечной. Устремимся же дружно к высотам. Ведь мы пионеры и открыватели, ведь футуризм – и свершение, и провозвестиичество. Он вырос из идеи
