шоссе. И в ту же секунду мимо промчался светло-зеленый «коронадо». Харлоу не отрывал глаз от трека. Прошло не меньше пятнадцати секунд, прежде чем появилась следующая машина — синяя «гальяри» Нойбауера. Тогда Харлоу обернулся и посмотрел на Мак-Элпайна. На его бесстрастном лице промелькнуло нечто вроде проблеска удивления и недоверия.
— Снять Никки? Бог с вами, Мак, вы с ума сошли. Теперь, когда я вышел из игры, Никки выиграл чистых пятнадцать секунд. Теперь-то уж он не проиграет. Наш сеньор Тараккиа никогда не простил бы ни мне, ни вам, если бы вы сейчас сняли его с дистанции. Ведь это будет его первый Большой приз и как раз тот, о котором он мечтал.
С этими словами Харлоу повернулся и зашагал прочь, как будто для него вопрос этот был окончательно решен. Мак-Элпайн заколебался, хотел что-то сказать, но потом тоже повернулся и пошел в противоположную сторону. Даннет — за ним. Мери и Рори проводили Харлоу взглядом: она — с выражением затаенной боли, а Рори — с торжеством и презрением, которых даже не пытался скрыть.
Дойдя до угла заправочного пункта, Мак-Элпайн и Даннет остановились.
— Ну и как? — спросил Мак-Элпайн.
— Что «ну и как», Джеймс? — спросил Даннет.
— Имейте совесть! От вас я этого не заслужил.
— Вы хотите сказать, видел ли я то, что заметили вы? Заметил ли я его руки?
— Да… Они опять дрожат. — Мак-Элпайн помолчал, а потом вздохнул и покачал головой. — Говорю вам, они все к этому приходят. Независимо от того, какими бы хладнокровными, смелыми и талантливыми ни были раньше… Тьфу ты, черт, я, кажется, повторяюсь! Короче говоря, когда человек отличается таким ледяным спокойствием и железным самообладанием, как у нашего Джонни, тогда его крах особенно тяжел…
— И когда же наступит этот крах?
— Думаю, весьма скоро. Дам ему еще один шанс, еще одну Большую гонку Гран-При.
— А знаете, что он собирается сейчас сделать? Сегодня вечером или немного попозже — теперь он стал хитрым на этот счет…
— И знать не хочу!
— Он собирается приложиться к бутылке.
Голос с явным акцентом жителя Глазго произнес:
— Говорят, уже прикладывался и не раз.
Мак-Элпайн и Даннет, оба, не спеша оглянулись. Из тени вышел человечек с необыкновенно сморщенным лицом и мохнатыми седыми усами, которые странно контрастировали с его лысиной. Еще более странно выглядела длинная, тощая черная сигара, с каким-то необычным наклоном торчавшая из уголка его беззубого рта. Этого человека звали Генри, и он был старейшим водителем транспортировщика, давно, перешагнувшим тот рубеж, когда обычно люди уходят на пенсию. Сигара его была особым знаком, его маркой, — поговаривали, что он даже ест иногда с сигарой во рту.
Не повышая голоса, Мак-Элпайн сказал:
— Небось подслушивали, Генри?
— Подслушивал? — Трудно было сказать, что выражал тон Генри — возмущение или удивление, но как бы то ни было, звучал он с олимпийским спокойствием. — Вы прекрасно знаете, мистер Мак-Элпайн, что я никогда бы не стал подслушивать. Я просто слушал. А это совершенно иное дело.
— Так что вы только что сказали?
— Вы же слышали, что я сказал. — Спокойствие Генри было трудно поколебать. — Сами знаете, что он ездит как сумасшедший. Водители начинают его бояться, точнее говоря, уже боятся. Его нельзя выпускать на трассу. Парня просто зашибло, сразу видно. А когда у нас в Глазго говорят, что парня зашибло, то имеют в виду…
— Мы знаем, что у вас в Глазго имеют в виду, — сказал Мак-Элпайн. — А я-то думал, вы ему друг, Генри.
— Угу… Я и есть его друг. Прекраснейший джентльмен из всех, кого я знал, не в обиду будь вам сказано, джентльмены. И именно потому, что он мне друг, я не хочу, чтобы он разбился или угодил под суд за убийство.
Мак-Элпайн сказал дружеским тоном:
— Вы уж занимайтесь своим транспортировщиком, Генри, а я буду заниматься командой «Коронадо».
Генри кивнул и отвернулся. Когда он уходил, лицо его было мрачным и серьезным, а походка выражала сдержанное возмущение, как будто он хотел сказать этим, что выполнил свой долг, и если его пророческое предупреждение не приняли во внимание, вина за последствия падет не на него.
Мак-Элпайн с таким же мрачно-серьезным видом потер щеку и сказал:
— Может быть, он и прав. Фактически у меня имеются все основания предполагать, что он действительно… того.
— Что «того», Джеймс?
— Не в себе. Дошел до точки. Зашибло, как сказал Генри.
— Зашибло? Кто и чем его зашиб?
— Парень по имени Бахус, Алексис, Парень, который предпочитает действовать не битьем, а питьем.
— И у вас есть доказательства?
— Меня удручает не наличие доказательств, что он пьет, а отсутствие доказательств, что он не пьет.
— Простите, не понимаю. Вы что-то мудрите, Джеймс.
Мак-Элпайн вкратце рассказал, как он покривил душой вместо того, чтобы сразу выполнить свой долг: ведь уже в тот день, когда погиб Джету и Харлоу проявил полную несостоятельность — не сумел ни налить, ни выпить стакан бренди, — он впервые заподозрил, что Харлоу изменил своему принципу не пить. Разумеется, никаких шумных попоек пока что не было, ибо замеченный в этом водитель автоматически исключался из числа мировых гонщиков. Гений по части скрытности и одиночества, Харлоу и здесь действовал втихаря, хитро и упорно, пил всегда в одиночку или только в малопосещаемых и, как правило, отдаленных местах, куда не заглядывал никто из его знакомых и где никто бы его не смог узнать. Об этом Мак-Элпайн имел достоверные сведения, так как нанял человека, который фактически следил за Харлоу. Но либо Харлоу чертовски везло, либо, поняв, что происходит, а он был человеком достаточно умным и проницательным, и, должно быть, заподозрив, что за ним следят, он стал необычайно бдительным и ловко уклонялся от наемного информатора. Тому только трижды удалось проследовать за ним к источнику возлияний — маленькому винному погребку, затерянному в лесах, окружавших автотреки близ Хоккенгейма и Курбергринга. Да и в этих трех случаях было отмечено, что он лишь деликатно прихлебывал из маленького стаканчика, проявляя поистине похвальную умеренность. Тех порций, которые он себе позволял, едва ли было достаточно, чтобы притупить утонченные способности и реакцию Гонщика Номер Один. Эта неуловимость Харлоу была тем более удивительной, что он всюду появлялся на своем огненно-красном «феррари», самом приметном автомобиле на дорогах Европы. Однако именно то, что он так старательно и так успешно ускользал от слежки, было для Мак-Элпайна доказательством тайных запоев Харлоу в одиночку.
В заключение Мак-Элпайн сказал, что в последнее время особенно выделялась одна зловещая деталь — каждый день приносит неопровержимые данные
