время для того, чтобы учить детей истории, морали, вообще заниматься ими»{15}.
Рассказы европейцев, совершавших плавания в Океанию в XVIII — начале XIX в., полны восхищенных отзывов о жизни островитян. Вот что писал о быте океанийцев знаменитый русский путешественник О. Е. Коцебу: «Наслаждаясь частыми увеселениями, легко удовлетворяя все свои потребности, не будучи обременены ни гнетущими заботами, ни тяжким трудом, не мучимые никакими страстями, лишь изредка поражаемые болезнями, таитяне вели упоительную жизнь под великолепным тропическим небом своей райской страны. Как выразился один из спутников Кука, им не хватало разве только бессмертия, чтобы в этом элизиуме сравняться с богами»{16}.
Говоря об островах Океании, легко сбиться на восторженный тон. Виной тому роскошная тропическая природа, создавшая, казалось бы, все для спокойной и счастливой жизни человека. Тем не менее нельзя закрывать глаза на огромные трудности и сложности, с которыми встречались островитяне. Они и стали причиной серьезного торможения их развития.
Конечно, по сравнению с европейцами островитяне, находились на весьма низкой ступени развития: они не знали не только огнестрельного оружия, но даже луков и стрел; они совсем не умели обрабатывать металл, глину; жилища их были примитивны, а одежда почти вовсе отсутствовала.
Но на это имелись объективные причины.
Племена, переселявшиеся из Азии на отдаленные тихоокеанские острова (этот процесс занял много столетий), попадали в непривычные условия и затрачивали колоссальные усилия на то, чтобы приспособиться к ним.
Кроме того, жители островов оказались в совершенной изоляции от иных цивилизаций. А ведь хорошо известно, что культура одного народа плодотворно развивается лишь во взаимодействии с культурами других народов.
На небольших вулканических или коралловых островах, где селились пришельцы, не было полезных ископаемых, хорошего качества глины; животный и растительный мир не отличался разнообразием; благоприятный климат не требовал одежды, возведения жилищ сложной конструкции. Между тем изделия островитян из камня, дерева и раковин просто великолепны. Историки, этнографы и антропологи, изучающие культуру и быт народов Океании, отмечают высокий уровень земледелия (тщательная обработка земли, искусственное орошение и даже внесение удобрений), а также успехи этих народов в приручении животных и, наконец, в мореходстве.
Многих европейских путешественников и ученых, посетивших тихоокеанские острова, поразила красочность и сложность местного национального искусства. Да и сами островитяне вызвали у них чувство симпатии.
В этой связи американский ученый Л. Мандер замечает: необходимо «прежде всего понять, что так называемые зависимые народы не являются людьми «примитивными» или ограниченными, носителями низшей культуры. Их культура, может быть, своеобразна, но это не свидетельство ее менее высокого уровня»{17}.
Неопровержимым доказательством «дикости» туземцев европейские и американские колонизаторы считают каннибализм. Но исследование этого вопроса рядом ученых (в частности, Н. Н. Миклухо-Маклаем) позволяет сделать вывод, что «людоедство, во-первых, не так широко распространено, как думали раньше, и что даже там, где оно существовало, оно не было массовым хроническим явлением, а было связано чаще с особыми обстоятельствами — некоторыми религиозными обрядами и войнами… Европейские колонизаторы, снабжая туземцев огнестрельным оружием и разжигая среди них межплеменные войны, сами содействовали развитию каннибализма»{18}.
По мнению Фокса, аборигены Соломоновых островов не были в общем-то каннибалами. Жители Малаиты, например, съедали своих врагов лишь затем, чтобы подчеркнуть собственное превосходство.
Как видим, несостоятельность буржуазных теорий об «органической неполноценности» коренных жителей Океании совершенно очевидна. С любым народом, окажись он в тех же условиях, что и островитяне, произошло бы то же самое.
Прибыв на тихоокеанские острова, представители западной цивилизации должны были помочь аборигенам преодолеть вековое отставание. Но этого не случилось.
Напротив, появление европейцев привело к тяжелейшим последствиям. Не знавшие эпидемических заболеваний туземцы начали тысячами умирать от кори, гриппа и т. п.
Европейцы познакомили островитян со спиртными напитками — и среди коренного населения распространилось пьянство.
Хотя европейцы подчас с презрением относились к аборигенам, третируя их как «голых дикарей», к прелестям «темных Елен, туземных Мессалин» они не остались равнодушны. Амурные похождения любвеобильных посланцев Европы послужили причиной массовых венерических заболеваний на островах.
Все перечисленные несчастья испытали и жители Соломонова архипелага. На их долю пришлось еще одно, пожалуй, самое страшное — продажа в рабство. Ни на одном архипелаге Океании европейские дельцы не довели этот гнусный промысел до таких масштабов, как на Соломоновых островах.
Развитие столь омерзительного «бизнеса» связано с организацией в 10–20-х годах XIX в. в Австралии и на островах Океании европейских и североамериканских плантационных хозяйств. Именно в то время создавались на Таити и Гавайских островах первые сахарные плантации.
Условия труда на плантациях были настолько тяжелыми, что местные жители отказывались там работать. Вот тогда-то колонизаторы и организовали охоту за людьми. Например, германская фирма «Годсфруа и сын» ввозила на свои самоанские плантации жителей островов Гилберта.
А с Новых Гебрид только за один 1886 г. было вывезено 10 тыс. человек, что привело к «почти полному исчезновению там мужского населения» и трагически отразилось на «экономике и общественной жизни»{19}.
История возникновения и существования плантаций «мрачна и трагична… полна вероломства, преступлений, злоупотреблений, борьбы и убийств…»{20}
Формально труд на плантациях нельзя было назвать рабским, ибо работающие получали за него плату. Фактически их положение ничем не отличалось от положения рабов. «Заработная плата была, по существу, номинальной, — пишет современник, — несколько шиллингов в месяц, но эта маленькая сумма доказывала, что рабочие не являлись рабами в строгом смысле этого слова. Тем не менее рабочих принуждали работать на плантациях, хотели они этого или нет, им не разрешалось оставлять работу и искать иное занятие, которое им бы правилось, их германские хозяева имели практически неограниченную власть над ними и могли, если хотели, осуществить эту власть с беспредельной жестокостью»{21}.
Отсюда колоссальная смертность среди рабочих плантаций. «На одной французской плантации (на Новой Каледонии. — К. М.) смертность составляла 40 % ежегодно, а с другой лишь 10 % завербованных возвращались домой»{22}. Но даже выжив и вернувшись на родину, они попадали в чрезвычайно трудное положение, поскольку их дома и участки за это время приходили в запустение. Они оказывались «бездомными и одинокими, порвавшими связи с собственным народом»{23}.
Примеры жестокой эксплуатации приводит в своих записках Н. Н. Миклухо-Маклай. «Обещаниями тредеры (торговцы, — К. М.) или шкиперы завлекают партии туземцев сопутствовать им на острова по ту сторону экватора… для собирания трепанга, так как жители тех островов не соглашаются работать для европейцев. После многодневного перехода, живя в набитом битком трюме, этим несчастным, напуганным угрозами и обращением белых, приходится работать как невольникам, и при мизерной пище и непривычных условиях они мрут как мухи.
