движение, но быстро охладел, и то влилось в партию «Яблоко». Теперь же, стыдно сознаться, – я смотрел на затею учителя пренебрежительно. После смерти Гефтера его программа для внепарламентской оппозиции «Кодекс гражданского сопротивления» была опубликована. Но я не распознал в нем проект суверена сдерживания власти. В 1995-м власть Кремля выглядела бесконечно больной, государства не было, интеллигенция деградировала и распродавалась – к кому обращается Гефтер со своим призывом, думал я?
И. К.: Из внепарламентарной оппозиции как-то создать партию, которая не позволит, чтобы государство стало тираном?
Г. П.: Да. Не дать России заново породить государство-рабовладельца – вот миссия интеллигента по Гефтеру. Для него война с Чечней означала, что России не вышло. Перед смертью в феврале 1995 года Гефтер уже догадывался, что постсоветская власть равно чужда Европе и русскому прошлому. Все, на что он надеялся, не сработало. Его коренная мысль о суверенизации России снизу с возникновением русских земель-суверенов – цель, ради которой он консультировал ельцинскую команду, – провалилась. Это значило, что свободной России не бывать, и теперь Гефтера заботило другое: чем люди сдержат всесильную Москву?
А ведь и я хотел создать внутреннего суверена! И я был не против сдерживания власти, но – под знаком силы. Сила стала моим императивом – суверен сдерживания должен быть силен. Тогда думалось, станет возможным и его просвещение русской культурой образованности и свободы. Не исключаю здесь эха влияния, оказанного на меня в юности книгами Стругацких. Их проекта «реморализации» страны невежд под игом либеральной меритократии. Но чтобы суверен был силен и эффективен, его нельзя опереть на постсоветскую интеллигенцию, эту, как я думал, группу измены.
И. К.: Ну, я думаю, что «противоинтеллигенция» – это общая установка у вас с Гефтером. Но по абсолютно разным причинам.
Г. П.: Отчасти так. «Либералы-предатели» – термин из гефтеровских заметок диссидента еще 1970-х годов. Но в 1990-е я уже не искал в либералах политического адресата, они для меня стали агентами катастрофы. Разгромили Советы, раздавили местное самоуправление… Восстановили чины и сословия, отмененные в России навечно еще Временным правительством! Соблазнили Ельцина именем «царя», начали чеченскую войну. На волне пропаганды 1993 года в демократическую прессу вернулся расизм: Хасбулатов – чеченец, значит, в Белом доме засели «чечено-фашистские коммунистические банды». Москву стали «зачищать» от чеченцев, и это приветствовали либеральные журналисты! Нет, думал я, новую власть пора создавать в стороне от разложившейся среды. У меня начался поиск новых гражданских активов. Вскоре это привело к Фонду эффективной политики.
И. К.: У меня вот такой вопрос. Гефтер понял, что эта российская проблема, Чечня, может быть хорошим способом понять сущность путинского режима? Мобилизация ресентимента началась в Чечне и в связи с ней. И в каком-то смысле провал проекта можно видеть в Чечне – Путин не сумел ее интегрировать и просто сделал своим наемником.
Г. П.: Знаешь, тут бы я поспорил с тобой «за Гефтера», хоть не знаю, согласился бы он со мной или нет. Гефтер мог возразить: да, кадыровская Чечня москвичу отвратительна, но важно, как они там живут? Чеченцы живут как умеют. Как жила бы любая земля России, стань она реальной Федерацией из унитарного ансамбля. Стань мы Союзом Республик Европы и Азии, о чем мечтал Гефтер вослед Ленину и Сахарову, правовая система в республиках не была бы единой, а роль местных обычаев – колоссальной. Какие-то земли станут более европейскими, возможно, либеральные Петербург или Томск. А какие-то куда менее либеральны, как Бурятия, Калмыкия и Чечня.
Гефтер видел будущую Россию федерацией суверенных русских и нерусских земель. А суверенные земли он видел протогосударствами. Государство Россия, надстроенное над ними всеми, предоставляло бы им добавочный выход в большой мир. Почему в таком государстве не быть среди прочих и Чечне Кадырова? Гефтер предупреждал, что иные будущие земли из Москвы покажутся «азиатскими».
Гефтер считал глубокую регионализацию России главным условием русской демократии. Считают, говорил он, что Советская Россия выродилась из-за однопартийности, но и многопартийные советы не стали б преградой тирании. Шанс демократизации ленинской России был только во внутренней суверенизации ее республик. Включая русские республики в ее составе. По его мнению, политический замысел уходящего Ленина скрыт в формуле Союза Республик Европы и Азии, то есть конфедеративной федерации. Формула так раздражает Путина, что он прямо обвинил Ленина в гибели СССР. А в этом был последний шанс выстроить земельные checks and balances против самодержавия центра. Сохранив шанс более глубокой внутренней демократизации на будущее.
И. К.: Но с этой точки зрения кадыровская Чечня – не гефтеровская Чечня! Кадыровская Чечня могла бы сработать как противовес центральной власти, но теперь она нанята Москвой как ее телохранитель.
Г. П.: И деспоты абсолютизма нанимали телохранителями свободных швейцарцев.
И. К.: С этой точки зрения чеченцы получили, что хотели, но ценой отказа от суверенности.
Г. П.: Пожалуй, так. Но у кого в России сегодня суверенитет? У русских его не стало. Пора оспорить миф о всемогущем Центре. Во-первых, он не Центр, так как не территориален и не привязан к городу Москве даже пространственно. Центр политически не национален. Центр – полый шарнир российского «кубика Рубика», и я специально говорю о Системе РФ, чтоб отличить от страны России. Система РФ как модель поведения власти не допускает национального государства, российского или русского – все едино. Она не позволяет внутреннего развития земель. Не допускает автономной экономики, кроме убогой экономики выживания, которую Симон Кордонский именует «гаражной».
Центральная власть не допустит nation building в России, чтоб не потерять свою гибкость и «верткость». Как только государственная инфраструктура отделится от инфраструктуры жизнеобеспечения населения, власть Москвы станет уязвимой.
«Подавляющее большинство» – не только пропагандистский тезис: все включены во власть и все ее агенты. Кто через перераспределение бонусов, кто через пенсионную систему, кто подключен символически, разделяя причастность к #крымнаш. Потерять этой ситуации Кремль не хочет. Обрисовался тревожный момент, о котором прямо предупреждал Гефтер: поскольку такая Россия не сможет ни изолироваться, ни обрести идентичность, предметом ее ревизии неминуемо станет целый мир.
Ведь русский социум власти – глобальная вещь. Россия, конкурируя с Западом, втайне принимала Запад за весь мир. Уже триста лет здесь полагают Запад и мир чем-то одним. Сегодня Москва разворачивает фронты, не заботясь, чтобы ее курс выглядел логично. Вчера проводили политику «русского мира» и «славянского братства», из-за Сирии пришли на грань войны с Турцией, а завтра можем заключить союз с Пекином для раздела Средней Азии. Все для нас не цели, а лишь хайпы временной идентичности, импровизации. Поисковое поведение, а не стратегическое и не нормативное. Советский нарком Литвинов в 1930-е годы не зря сказал «мир неделим»: единый мир – бездонный резервуар наших оперативных ресурсов и нашей идентичности. Образ «единого Запада», пусть враждебного, Москву устраивает. Но в нем потенциал будущего конфликта.
И. К.: Такой образ Запада, который на самом деле США.
