«А это еще кто?» — что, разумеется, выглядело совершенно невежливо. Но к чести хозяев вечера досадная оплошность была быстро разрешена: госпожа Исабо, теперь уж прихватив с собой для верности супруга, радушно приветствовала их, и, не теряя времени, начала представлять новых гостей всем, кто только попадался ей на пути.
Вскоре очередь дошла и до семейства Одерика. Тетушку, суровую сухощавую даму, звали Кларизой, а ее воспитанника — Ашвином. Будь Эли чуть малодушнее, то побоялась бы поднять на него глаза, но, несмотря на жар влюбленности, испепеляющий ее изнутри, она все еще сохранила присущую ей рассудительность и сказала себе: «Быть может, теперь он покажется мне не таким уж красивым!» — что-то в ней до сих пор сопротивлялось внезапной любви, искало выход из ловушки, в которую угодило сердце.
Но, увы, Ашвин и этим вечером был хорош собой так, что дух захватывало — его не портила ни скромная одежда, ни сдержанность речей. Все в его движениях, жестах, скупых словах выдавало хорошее воспитание и умение держать себя в обществе. Даже Одерик, ставший к тому времени мрачнее тучи, не смог ни к чему придраться, хоть и проворчал: «Наверняка парень глуповат, но не настолько, чтобы это показывать».
Разумеется, вежливость и правила приличия требовали, чтобы Ашвин пригласил кого-то из здешних девушек на танец. Но без милости феи все сложилось самым обыденным образом: поначалу он станцевал вовсе не с Эли, а с рыжей Анисс — тоже весьма миловидной девицей, — затем пригласил по очереди долговязых сестер Эльму и Линту, ну а дальше все присутствующие со счету сбились, и немудрено — музыканты играли без устали! Впрочем, к этой истории перечисление имен ничего не добавило бы, ведь самое важное заключалось именно в том, что ничего важного не произошло — и такое бывает!
Любезный Ашвин в конце концов станцевал и с Эли, сделав ей пару весьма уместных комплиментов — ровно таких же, какие он делал Анисс, Эльме, Линте и еще доброму десятку девушек. Она, не зная, что ответить, точно так же вежливо поблагодарила его, так и не решившись ни о чем спросить. Вечер пошел своим чередом — и итогом его было то, что Эли оказалась для Ашвина одной из множества местных девиц, не хуже, но и не лучше прочих. Да что там — можно было спорить на что угодно: он даже лица ее не запомнил, не говоря уже об имени! Влюбленное сердце чует равнодушие так остро, как будто оно режет глубже любого ножа — и Эли не составило труда вынести себе безжалостный приговор. Насколько внезапна и сильна была ее влюбленность в Ашвина — настолько же естественным и спокойным оказалось его безразличие.
Эли и фея (7)
По дороге домой она не проронила ни слова, и в комнату свою поднялась молча — как будто увидала что-то пугающее, неведомое, лишившее на время дара речи. Внутреннее сияние, еще недавно освещавшее ее лицо и распалявшее на щеках горячечный румянец, погасло, а вместе с ним поблекла вся ее красота — даже платье, казалось, в единый миг выцвело, измялось и перекосилось, словно не его все эти дни старательно ушивали и подгоняли по фигуре.
Маргарета поспешила за ней, желая утешить, но дочь не слышала ее, глубоко погрузившись в свои размышления и невпопад кивая растрепанной головой в ответ на вопросы встревоженной матери. Лишь когда та собиралась уходить, так и не сумев утешить свое бедное дитя, Эли негромко, но отчетливо воскликнула, споря с одной ей слышимым голосом:
— Но ведь это неправильно! Так не должно быть!..
Слова эти испугали Маргарету куда больше, чем все остальное. Вместо того, чтобы отойти ко сну после утомительного вечера — а время было позднее, глубоко за полночь, — она ходила взад-вперед по гостиной и повторяла на все лады:
— Как же ей помочь? Отчего ничего не вышло?..
Одерик терпеливо слушал ее причитания, соглашаясь с тем, что проклятие феи если и сбылось, то наполовину — Ашвин был славным юношей, вполне достойным любви Эли, но вряд ли мог оказаться особой королевских кровей. С чего бы принц угодил в столь стесненные жизненные обстоятельства и очутился безо всякой свиты в старой усадьбе на краю света с одной лишь теткой-опекуншей? Да и манеры юноши хоть и произвели превосходное впечатление на здешний высший свет, свидетельствовали о хорошем воспитании, но отнюдь не о привычке к власти и богатству. Ашвин держался очень скромно, и сдержанность его совершенно не походила на высокомерие, а любезность была скорее сердечной, чем светской. Совершенно ничего королевского!..
— А если он не принц, а любовь Эли — не проклятие, — подытожил Одерик, обнимая заплаканную жену, — то все еще можно исправить!
Но, увы, его надежды не оправдались — утром оказалось, что Эли впервые в жизни заболела. Жар сменялся ознобом, сознание путалось, и спешно прибывший доктор сказал, что видит явные признаки горячки.
— Не случалось ли у барышни нервических приступов накануне? — спросил он, утомившись слушать о том, как крепко обычно здоровье Эли и как странно выглядит ее внезапное недомогание.
Пришлось признать, что старый врачеватель прав: девушка слегла от переживаний. Были ли внезапно вспыхнувшие чувства проклятием или же нет — но они оказались не из тех, что тихо угасают, не найдя взаимности. Несчастная влюбленность Эли переродилась не в тихую тоску, а в злейшую лихорадку, грозящую выжечь изнутри ее тело. К вечеру того же дня она почти что впала в беспамятство, да и наутро чувствовала себя не лучше.
— Должно быть, юная барышня с непривычки слишком много танцевала, заполучила испарину, затем ее продуло по дороге домой — вечера не такие уж теплые, — рассуждал доктор, почесывая лысину с огорченным видом, свойственным людям, которые не знают, с какой стороны браться за дело. — Тут добавились переживания, огорчения — и вот! Сильнейшая горячка — чего и стоило ожидать! Как неосмотрительно!.. Луна нынче переходит в созвездие Совы, самое опасное время для людей, склонных к нервическим приступам…
Но его умозаключения, конечно же, не успокаивали бедных родителей, а, напротив, повергали в страх: кто бы ни был виноват в болезни Эли — танцы, феи или сочетания небесных светил — девушке становилось все хуже.
Наконец, Маргарета, доведенная отчаянием до крайности, взмолилась:
