был уже выстрелить в постылых соседей, которые мало того, что с прошлого века ни гроша не заплатили за арендные земли, так с начала войны постоянно норовили что-то украсть.
- Если сбежим – конец. Всё, отцом и дедом построенное, превратится в кабак для комитета бедноты.
Младший паныч грустно опустил голову. Потом нашёл силы высказать наболевшее.
- Давай смотреть правде в глаза. Санаторий закрылся ещё в одиннадцатом, когда проклятых комбедов и в помине не было. А теперь и отец бы не справился с быдлом, дорвавшимся до власти. Адам бросил поместье и уехал в Польшу. Пришёл наш черёд.
Ещё несколько дней Конрад мялся, раздираемый противоположными чувствами. С запада доносятся противоречивые слухи: вроде Пилсудский собирает мощную армию для борьбы с Советами, обещает восстановить Речь Посполитую в старых границах польско-литовской унии – «от можа до можа». То есть от Балтики до Чёрного моря. Но с красными не справились Деникин, Колчак, Врангель. Французы и англичане высаживали войска – тщетно.
Ждать можно бесконечно. Конрад собственноручно запряг в бричку последнюю кобылу, ещё оставшуюся в конюшне – ей побрезговали германские мародёры, почётно обзывавшие себя «интендантской службой» или чем-то вроде того. На копытном транспорте – авто давно изъято на военные нужды – отправился в Узду, где сохранилась связь с уездным городом, и пропал.
Генрик извёлся. Он пережил новый приход пролетариев, которые без долгих разговоров заехали ему по лицу и вынесли из дома часть утвари. Как объяснил один из них – на основании революционной справедливости.
Затем появился Конрад, да не один, а в сопровождении целого поезда из нескольких подвод.
- Марк Давидович Рубинштейн, Минский губернский совет рабочих и крестьянских депутатов, - представился чернявый человечек в длинной кожаной куртке, возглавивший караван. – Вы – пан Генрик? Очень приятно, наслышан от вашего брата. Отчего же вы в Польшу собрались, Генрик? Здесь устанавливается новый порядок, революционная власть для народа. Нам нужны образованные медицинские товарищи. Работа найдётся и в уездной, и, могу предположить, в губернской клинике.
- Сердечно тронут, пан Рубинштейн…
- Товарищ, - мягко поправил тот. – Товарищ Рубинштейн.
- … Однако новая власть в лице комитета бедноты, ограбившая поместье из чувства пролетарской справедливости, мне решительно не по душе. Извините.
- Жаль. Искренне жаль. Ваш брат правильнее понимает задачу момента. Товарищ Конрад Иодко предложил передать Советской республике библиотеку и архивы вашего отца.
Генрик с сомнением глянул на «товарища брата», но ничего не сказал.
Когда несколько пудов, книг, рукописей, фотографий и научных приборов было снесено и разложено на подводы, а заодно – мебель, картины и даже постельное белье, Рубинштейн отвёл обоих братьев в сторону.
- Благодарю от имени губернского Совета. Однако расскажите мне, пан Конрад и пан Генрик, есть в архивах вашего батюшки те особенные секреты, что позволяли электричеством излечивать любые недуги?
- Никогда не существовало такого секрета, - отрезал младший. – Любое средство хорошо в отдельных случаях и совершенно противопоказано в других.
- Мы ничего не утаили. Всё научное наследие отца – у вас, - более спокойно добавил Конрад.
- Мы проверим… Проверим! – Рубинштейн качнулся с пяток на носки довольно-таки заношенных сапог. – И очень хочу надеяться, что вы сказали правду. Тогда ответьте на последний вопрос: где тайная подземная электролаборатория Иодко?
- Нет её. Досужие выдумки. Немцы искали – не нашли. Кабинет, метеостанция, мастерские. А внизу только погреба, где до войны хранились запасы.
Конрад кивнул, подтверждая слова брата.
- Мы проверим, - завёл ту же пластинку губернский деятель, но куда в более угрожающем тоне. – И если что-нибудь скрыли, пеняйте на себя. Не то что в Польше – в Америке достанем.
Братья переглянулись. Новорождённому государству, которому, быть может, и жить-то какой-то год-два, пока его не оккупируют очередные немцы, поляки или иная залётная армия, безвозмездно переданы ценности на огромную сумму и лишь потому, что в этой анархической обстановке их не вывезти на Запад. Большевикам мало! Можно подумать, наследники учёного что-то должны новой власти.
После убытия каравана имени Рубинштейна в Над-Нёмане стало совсем тоскливо и пусто. Братья распустили оставшуюся прислугу, позволив забрать из дома скудные ошмётки утвари либо жить здесь, пока новые власти не решат иначе. Пожилая башкирка перебралась в пустующий дом санатория – ей уже некуда и не к кому ехать.
В усадебном доме поселились ветра. Комитет бедноты постановил реквизировать даже оконные рамы. В комнатах, где стараниями домашних и под взыскательным присмотром пани Анелии и пани Елены всегда поддерживался строгий порядок, по полу перекатывается мусор. Первый же дождь выпал на паркете обширными лужами.
Прощальным реквиемом гудит мелодия в воздушных трубах эоловой арфы. Яков Оттонович соорудил её на самой высокой башне замка, под метеостанцией и громоотводом. После его смерти никто не пытался перестроить музыкальное изобретение. Арфа словно по собственной воле изменила звучание на минорное.
Братья сгрузили на бричку пару сундуков с минимумом вещей и отправились на запад, уповая перебраться с советской на польскую сторону через линию фронта и надеясь, что старая кобылка не падёт на долгом пути до Кракова. Иисус услышал их молитвы, исполнив половину просьб – лошадь ускакала в мир иной уже через день, зато в старую столицу Ягеллонов Наркевичи вполне успешно прибыли и без неё. Им казалось, что богатое отцовское наследство, при большевиках обратившееся в прах, навсегда покинуто в прошлом вместе со странными тайнами электрического врачевания. Как они ошиблись!
[1]Przepraszam – извините (польск).
[2] Дата 13 сентября 1908 года, как и другие дореволюционные, приведена по старому стилю. При этом автор не пытается
