чтобы быть правдой. Я покачала головой.
— Да прекратите. Вы думаете только о себе и о своих желаниях. У вас не хватает смелости их озвучить, вы прикрываетесь какой-то особой миссией. Но когда хотят помочь, в одностороннем порядке не действуют. Я не просила меня похищать! Я сама могла о себе позаботиться!
Мои слова не вывели его из себя. Черт, у этого человека есть хоть какие-то эмоции?
— Я повторю — ты заблуждалась. Ты бы не смогла. Ты настолько сильно подвержена влиянию своего деспотичного мужа и матери, которая встала на его сторону, что твоя попытка сбежать оборвалась бы сразу. Состояние аффекта — плохой помощник. Ты не выберешься, пока не разберешься в себе. А именно это я тебе и предлагаю. Помощь. Провести тебя по всем граням твоей слабости и уязвимости, чтобы проиграть их в безопасном ракурсе. Добраться до твоей истинной сути. Она все еще в тебе, просто спит, не в силах противостоять тем угрозам, что окружали тебя столь долгое время…
Он замолчал. А я вместо того, чтобы снова возмутиться и перейти в нападение как будто оцепенела. Не из-за страха. Его слова задели внутри меня что-то, что давно уже не просыпалось. Что заставило забыть о себе. Прежняя сущность Миланы Савельевой подняла голову. Правда, едва не уронила ее обратно, ужаснувшись тому, во что я теперь превратилась.
Мне хотелось ему поверить. Дико хотелось. И не было никакой фальши в его словах. Эгоизма точно я не ощутила. А может, это сознание так спасалось от неоднозначности моего нового положения?
— Я не понимаю, как вы это сделаете. Вы завязываете мне глаза, угрожаете связать, если я буду срывать повязку, удерживаете в заточении. Как это поможет мне вернуть себя прежнюю?
— Это будут совсем не те методы, к которым ты привыкла. Предупреждаю сразу. И да, я показал тебе некоторые из них, далеко не в полном объеме.
— Я против. У меня же… есть право голоса?
— Это то, что у тебя есть всегда, в любую секунду. Ты говоришь «нет» — я останавливаюсь. Я не принадлежу к тому числу доминантов, которые преследуют исключительно свои цели, вбивая в головы сабам чушь о том, что они знают, как лучше и лишают права сказать «стоп». Ты готова обсуждать это дальше, или тебе нужно еще время?
Он говорил, на первый взгляд, какие-то шокирующие вещи. И почему-то я поняла их смысл, несмотря на отдаленно знакомые слова, значения которых я не знала. Но страха не было. Наоборот, это меня взволновало. Почти приложило каким-то странным чувством эйфории, помноженной на уязвимость. Но в этот раз последняя была иной. Сладкой, тянущей, заставляющей зациклиться на этом ощущении.
Кажется, я начала получать удовольствие от разговора.
«Подумаю об этом завтра», — сказала я себе.
— Вы сказали, месяц? После этого вы меня отпустите?
— Я хозяин своего слова. Ты вылетишь из этой клетки сильной. Считай, что я просто вылечу твои поломанные крылья.
— Хорошо, месяц, мы сейчас можем начать?
Это было так неожиданно, что я сжалась и поднесла ладонь ко рту. Боже, зачем я это сказала? Я не готова ни к какой близости со своим похитителем и никогда не буду готова! Жажда обнять дочь, прижать к себе и успокоить превратила меня в камикадзе.
— Обреченность? Совсем не то, что я хочу от тебя получить, Милана. Ты хочешь просто поскорее отбыть свой срок, но в нем нет никакого смысла, если ты вернешься прежней.
— Так отпустите меня!
— Я могу, Милана. Отпустить тебя в лапы зверя, который пока что еще на воле и сожрет тебя сразу, как только ты переступишь порог дома. Как ты думаешь, твой муж поверит в то, что к тебе никто не прикасался? Что тебя вообще похищали? В его глазах ты всегда будешь изменщицей. Он такое, насколько я знаю, никому не простит. Подобное позволено только ему. Я прямо сейчас могу распорядиться, и тебя отвезут домой. Только, боюсь, вместо встречи с дочерью ты рискуешь никогда больше ее не увидеть.
Я замотала головой. Черт. Я не хотела домой. Кто бы ни был этот человек, он прекрасно знал Валиева. Знал, на что способен мой муж. И сама я бы выстояла, но он знает, как горячо я люблю Мику. Он обязательно разыграет эту карту, чтобы добить меня.
— А что… изменится через месяц? — мой голос дрожал. Обрисованные перспективы напугали посильнее всего того что, я предполагала, этот мужчина может со мной сделать.
— Многое, — какой бы вопрос я не задала, тюремщик был к этому готов. — Помимо того, что ты станешь сильной, изменится еще кое-что. Твой муж больше не будет для тебя угрозой, я тебе обещаю.
— Вы что, убьете его?
— Иногда ты как ребенок, — по его словам я поняла, что он улыбается. — До этого не дойдет. Просто нужно время для того, чтобы некоторым образом его устранить. Месяц — вполне себе прогнозируемый срок. Я могу оставить тебя в покое. Не латать твои крылья. Только я прекрасно знаю, к чему это приведет. Твой стокгольмский синдром никуда не денется. Я не буду давить и действовать против твоей воли. Я тебе предлагаю свободу по итогу. Соглашаться или нет, решать тебе.
Мое решение созрело в этот самый момент. Хотя я, надо признать, долго не отдавала себе в этом отчета.
— Я просто ничего не смыслю в том, что вы мне предлагаете…
— Я все тебе расскажу. Ты должна получать удовольствие от того, что происходит. Без взаимного доверия Тема только усугубит твою травму, а нам этого не нужно. Верно?
— Я не готова на близость…
— Я от тебя этого не требую. Но если ты сама этого захочешь, считаю нужным сообщить — отказывать не стану.
Я больше не тряслась. Даже не вздрагивала. Разговор как-то незаметно перешел в спокойное русло. Я даже забыла о том, что мои глаза скрывает повязка. Привыкла к темноте, единственным маяком которой был его голос, довольно быстро. И его слова вызвали на моих губах ответную (я уже начала определять, когда он улыбается) улыбку.
Почему он сказал, что Азамат вскоре не станет для меня проблемой? Почему он так в этом уверен? И почему я цепляюсь за какой-то фантомный подвох в его словах, когда ничего подобного в них нет? Я изучила все уловки манипуляторов. Знала, как выглядит ложь. Но мой похититель не врал.
— Я же могу все остановить, если что-то окажется для меня неприемлемым?
— Повторю в десятый раз. Ты не только можешь, ты обязана это делать. Неприемлемо, непонятно, надо разобраться в
