нее: «Что же ты молчала?», но за растерявшуюся малышку вступился отец: «Глупая потому что, но честная, напраслину возводить не хотела, мое яблочко… Так, ангелок?» Lize закивала и прижалась сначала к нему, а потом к графине, лепеча: «Простите, простите…» — и шмыгая носом. Никто больше не стал ее допытывать.
На совет позвали почти всех, но бедный Аркадий ни о чем не подозревал. И ему, конечно, сильно повредило то, как он обмер, как заметался взглядом, услышав обвинения, точнее, поначалу вопросы графа:
— Что вы там делали ночью, у моего племянника? А ключ у вас откуда? Мне не говорили, что вы его брали.
Все это звучало пока мягко, но юноша долго, слишком долго не мог найти слов. На него многие теперь глядели с испугом и удивлением, а он забился в угол софы как громом пораженный. Лоб вспотел, глаза округлились. Он мотнул головой, но как-то неправильно, и волосы упали не назад, а вперед — сальные, неопрятные. Наконец, убрав их дрожащими руками за уши, он ответил одно-единственное, коротко и нервно:
— Ничего, ваше сиятельство. Хотел проверить мальчика, опасался за него, вот и вспомнил, что сделал когда-то свой ключ…
Сделал ключ! Графиня ахнула и упала без чувств — видимо, долгое напряжение и плохой сон помогли ей дорисовать не одно страшное продолжение простых слов. Все засуетились и загомонили, но Лигов подхватился, скорее унес ее в гостиную, стал настежь открывать там окна. Граф, выбитый и признанием, и обмороком из колеи и, видимо, напуганный, подскочил, грузно опустился на софу рядом с гувернером, сгреб его за ворот и разразился длинной, сбивчивой тирадой.
— Проверили? ПРОВЕРИЛИ? — заходился он, все бледнея, как если бы надолго задержал дыхание. — Почему не сказали? И какого же черта вы его сделали, кто вам дозволил, зачем?.. Не думали вы, что именно у вас этот ключ и крадут? С кем вы якшаетесь, с кем?!
Аркадий лишь загипнотизированно уставился на его перекошенный рот. Слова потрясли его, и он никак не мог осмыслить их подтекст.
— Я… ни с кем… на случай, если какая-то беда… — прошелестел он наконец и затравленно огляделся. Слуги смотрели на него, но все старались не столкнуться прямыми взглядами; сидели, почти одинаково вжав в плечи головы и комкая рукава или складки одежды на коленях. — Простите…
О, как это было жалко, как запоздало. Граф оскалился, криво усмехнулся:
— Ну вот и беда… А не вы ли наша беда, сударь, нет?.. Будь это все хиханьки, спросил бы: а от моего стола, от сестрицыной спальни ключи у вас имеются-с?
Казалось, он готов схватить жертву и за горло, и, пожалуй, ему хватило бы одного захвата для удушения. Его крупно трясло, пальцы скрючились. Но Аркадий к тому мгновению себя как-то переборол, более того, задетый, он одновременно и вспыхнул злым румянцем, и посерел. Скверно дышалось, видимо, уже и ему.
— Вам ли не знать, что нет. И тем более что я… я никогда не тронул бы его ни в каком из смыслов, — сказал он неожиданно тихо, но ровно, не пытаясь освободиться. — Будь это в моей власти, я никому не позволил бы его тронуть… — Он помедлил, приподнял подбородок, и незнакомый огонь сверкнул в его мягких глазах. — Более того, если только смогу, я своими руками убью того, кто сотворил это.
Все ахнули от этого апломба, казавшегося полным искренности и боли. Повисла тишина.
— Так вам известно что-то? — Граф даже перестал рычать, но глухой голос его зазвучал еще более угрожающе. Звериные глаза тоже блеснули, хрустнули пальцы. — Вам есть на кого указать? — Тут он чуть смягчился, перешел на шепот: — Так мы слушаем-с, мы для того и здесь, попробуйте… За ложь удавлю, за правду расцелую.
Оля, Танечка и Котов тихонько взвизгнули от страха. В молчании Аркадий глядел на графа несколько мгновений, а тот — на него, и терпение его таяло на глазах.
— Ну же… — Вернулась горькая злоба, но тоже истаяла, сменилась ледяной гадливостью. — Что молчите? Поборитесь за себя или покайтесь, хоть что-то.
Во взгляде графа читалось одно желание — использовав глаза как крючья, вынуть душу вместе с правдой. Сжимались кулаки. Тряслись губы. Саша, Сытопьянов и Петуховский наблюдали сцену все с большей тревогой, привстав с мест: подозревали, что вот-вот придется предотвращать смертоубийство.
— НУ! — Граф снова рыкнул, так, что многие вздрогнули. — О семье-то подумайте… не об этой, так о своей.
И Аркадий сдался, опустил голову; лицо его вновь занавесили волосы. Последние слова он произнес почти неслышно, но их словно разнесло призрачное эхо:
— Мне нечего сказать. Я знаю одно: этот человек будет гореть в аду.
Граф выругался, оттолкнул его в угол софы и прошипел:
— Змеюка! — Рука метнулась к груди, затеребила жилетную цепочку, на которой сегодня висели лишь прадедовы наградные часы с рубиновой крышкой. — Сволочь…
Не выдержав, он вскочил и, хлопнув дверью, ринулся в гостиную — проверять сестру. Прочие, поняв, что совет окончен, тоже начали расходиться — только Аркадий сидел, сжавшись, уставившись в пол и держась за грудь. Ушли все быстро, стараясь даже ртов не раскрывать — точно он враз стал прокаженным, чье рваное дыхание заразно.
Дальше все разговоры были только о нем и о графе; о ключе и неозвученном признании. В доме становилось все душнее, гаже. Графине понадобился вдобавок к Лигову настоящий доктор: лихорадка ее угрожающе разрослась. Мальчика же изолировали, вообще запретили ему выходить из комнаты одному, отдали его под строгий надзор гувернантки Lize. Но больше в тот день ничего не произошло. Все только начиналось.
Ивана на совет не позвали, но он там был — слушал из коридора, смотрел в замочную скважину. У этого шпионажа в духе Lize имелся умысел: нужно было все увидеть в красках, и как можно более сочных. Граф лично позволил это Ивану, еще когда пошли первые разговоры. Теперь Иван был потрясен. Какой отвратительный скандал, да еще ключ… ключ! В доме и так был запасной комплект, хранился у управляющего, проблем с доступом к нему не имелось. Так зачем? Всеобщее подозрительное настроение — особенно сумеречный, отчаянный гнев графа — заразило Ивана. Остаток дня он не находил себе места. Вечером они с графом встретились в кабинете и недолго поговорили.
— Он же не признается, потому что знает: доказательств, кроме слов Lize, нет, а ключ сам по себе маловато значит, — пробормотал граф, тяжело вздохнув и залпом опрокинув бокал вина. — Гадина… с этими его сладкими речами и либеральством вопиющим…
— Мальчик-то что говорит? — спросил Иван, который к вину почти не
