правде сказать, всегда было мне безразлично. Моя сестра вместе с другими так называемыми дамами из так называемого высокого и высшего общества организовали благотворительный базар, на котором, помимо прочего, младенец Христос должен был беспрерывно каркать из ужасного громкоговорителя, и она пожертвовала вдобавок к выручке от этого базара пятьсот тысяч шиллингов, и не чересчур ли глупо с ее стороны было объяснять мне, что она пеклась о беднейших из бедных. Правда, она очень скоро узнала, хотя или именно потому, что я никак не отозвался о ее лицемерном мероприятии, что я ее раскусил. Зато она упивалась тем, что монсеньор и президент благотворительной организации, старый светский лис, галантно поцеловал ей руку. Я бы не рискнул подать руку этому господину. Лет пятнадцать прошло с тех пор, как я лично общался с этим господином, пусть и коротко: он выдал моей сестре сумму в восемьсот тысяч шиллингов наличными и попросил ее, ценителя искусства и обладательницу тонкого вкуса, обставить его квартиру на Шоттенринг, что сестра и сделала; она обставила квартиру монсеньора исключительно мебелью эпохи Ренессанса из Флоренции и случайно подвернувшимися ей ценными вещицами в стиле ампир из двух замков Мархфельд. Выполнив заказ, она организовала для господина монсеньора вечер на пятьдесят избранных персон, где самого низкого происхождения был только ирландский граф, которого они с монсеньором пригласили исключительно потому, что тот владел текстильной фабрикой на границе между Нижней Австрией и Бургенландом, которую она хотела приобрести любой ценой, и это ей, насколько я знаю, удалось, моей сестре всё в коммерции удается. За восемьсот тысяч шиллингов, которые были взяты, без сомнения, из церковных взносов, моя сестра обставила квартиру монсеньора на Шоттенринг, по одному из лучших адресов, и я действительно сказал сестре прямо в лицо, что она обставила монсеньору квартиру за церковные деньги, за восемьсот тысяч шиллингов, то есть за шесть или семь миллионов в переводе на современные деньги. Только представьте: монсеньор обставляет себе квартиру за восемьсот тысяч шиллингов и в то же время плаксиво агитирует по радио в стиле, до мельчайших деталей пронизанном обманом, прося подаяния от лица своей благотворительной организации, обращаясь к беднейшим из бедных. Не стыдно ли ей, хотел бы я знать, но моей сестре не было стыдно, для этого она была, как сама говорила, чересчур умна, и сказала только: четыреста тысяч – мои. Монсеньор заплатил только четыреста тысяч. У меня вызывали отвращение эти аферы. Но они характерны для так называемого высшего класса, принадлежать к которому для моей сестры было главнейшей из всех целей в жизни. Какой-нибудь граф должен быть очень обаятельным и иметь непомерно много денег, чтобы она вообще вступила с ним в беседу, свое нормальное поведение она приберегла для князей, не знаю, откуда у нее это ужасное наваждение. Я часто спрашивал себя, есть ли вообще хоть что-нибудь естественное в таком человеке. С другой стороны, мой взгляд, направленный на нее, всегда светится восхищением. Младший братик бессилен перед таким ярким человеком, какой она себя часто называет. Ее появление заставляет меняться любое помещение, куда бы и когда бы она ни пришла, всё полностью преображается и начинает подчиняться только ей. При этом она на самом деле некрасива, я часто спрашивал себя, красива она или некрасива, я не могу сказать, красива она или некрасива, она отличается от всех остальных и обладает способностью если не уничтожать всё вокруг, то, по крайней мере, оттеснять на задний план, в тень. Так что она моя полная противоположность, я-то всю жизнь был неприметным. Не скромным, это было бы неправильным словом, но неприметным и к тому же всегда сдержанным. В итоге со временем я самоликвидировался, я выражаюсь именно так, поскольку это правда. Твоя трагедия в том, мой младший братик, что ты всегда держишься на заднем плане, часто говорила она. С другой стороны, как она однажды сказала, ее трагедия в том, что она всегда вынуждена стремиться быть на переднем плане, хочет она того или нет, ее всегда выдвигали на передний план. То, что она говорит, никогда не бывает глупостью, поскольку в любом случае она говорит гораздо рассудительнее, чем говорят другие, но всё же многое из того, что она говорит, неверно. Временами, да не только временами, всякий раз мне хотелось выть от ее чепухи, которая, несомненно, у всех вызывает величайшее восхищение. Естественно, она ходит в оперу и никогда не пропускает Вагнера, за одним исключением, на Летучего голландца она не пойдет, так как, по ее словам, Летучий голландец – не опера Вагнера. И она действительно уверена в этом, как и многие другие. Одежда, которую она надевает по таким случаям, всегда самая простая, намного проще самой простой, но она привлекает к себе самое пристальное внимание. Знаешь ли, опера важнее всего для моего бизнеса, постоянно говорит она. Люди сходят с ума по музыке, которую они вообще не понимают, и покупают у меня самые залежавшиеся товары. Под залежавшимися товарами сестра подразумевает земельные участки площадью не менее тысячи гектаров. Или ее так называемые объекты в центре города, которые приносят наибольшую прибыль в кратчайшие сроки. И действительно, одно удовольствие наблюдать за ней во время ужина. Всё вокруг сразу становится если не совершенно ординарным, то в любом случае более низкого сорта, например, когда она ест суп или салат и так далее. Только так называемая старая светская кляча из образцовой конюшни могла бы с ней посоперничать. Но как же ужасно всё время быть в центре внимания и не пропадать из виду, могу только посочувствовать, но это, конечно, страшнее, чем я могу представить. У меня всегда был дар оставаться более или менее незаметным, оставаться наедине с собой даже в самой большой компании, и благодаря этому я всегда имел преимущество, следуя своим намерениям, фантазиям и мыслям как мне вздумается. Таким образом, моя манера поведения в обществе была для меня наиболее выигрышной, выгодной, как раз такой, которая мне подходила, в отличие от той, которая подходила сестре. И всегда, где бы и когда бы она ни появлялась, становясь центром внимания, она выглядела совершенно естественной, насколько только можно вообразить, в самом деле, в ней всё естественно, всё, что она делает и говорит, а также всё, что она не говорит и о чем умалчивает, можно подумать, что вообще не существует более естественного существа, чем моя сестра. Как будто она никогда ни в чем не нуждается и ей вообще не о чем беспокоиться. Но столь же естественно
