где истинно британские чувствительность и уязвимость в полной мере уравновешивают безмятежность и благодушие моих итальянских друзей. Но все эти рассуждения лишь помогают понять, что же на самом деле манит меня: Венеция прекрасна, прекрасна настолько, что вызывает привыкание, и, увидев ее однажды, хочешь вернуться. В какой-то момент, рассуждаю я, можно, наверное, объесться Венецией до тошноты — но я не могу представить себя в такой ситуации. И я принимаю решение: подкопить деньжат и перебраться в Венецию на несколько месяцев. Отправиться можно будет уже в конце июля.
Джиневра отдыхает в Сардинии, Грегорио с Лукрецией опять на каких-то конференциях, но Стефания в пределах досягаемости, и я с восторгом предвкушаю скорую встречу с ней. Сейчас она со съемочной группой в Падуе, сорок минут отсюда на поезде. Так что в день приезда в Венецию я наслаждаюсь блаженством одиночества.
На улице под сорок градусов, жарковато для прогулок, и я отсиживаюсь в тени на балконе. Вижу, как бегут по своим делам венецианцы. Темный загар у всех, и никто не обливается потом на солнце. И нет никого в шортах, бейсболках или сандалиях (туристы не в счет).
Мне нравятся шесты для гондол, торчащие из воды. Есть просто бурые струганые бревна, есть в красную и белую полосочку, как леденцы. Разглядываю проплывающие мимо суда: длинные торговые, с контейнерами груза на палубах и обветренной командой; легкие прогулочные лодки в обшивке из стекловолокна; водные такси с богатыми туристами и их багажом на борту; вапоретто, битком набитые пассажирами, многие стоят, пытаясь фотографировать здания по берегам, туристы слишком увлечены своими камерами, чтобы замечать реальную жизнь. Вообще, по сравнению с апрелем туристов заметно больше. Над Большим каналом, то и дело пикируя к воде, хрипло орут чайки; пищат сотни мелких птиц, быстрых, как взмах клинка, — они стайками проносятся в воздухе.
На одном вапоретто замечаю крупного мужчину, загорелого, лицо блестит от пота, с массивным животом. Он держит под мышкой рыженькую собачонку, похожую на кожаный кошелек ростом, фактурой и цветом. Собачонка изнемогает от зноя, язык свесился набок, как ярко-розовый ярлычок на одежде.
Когда солнце начинает клониться к горизонту, я отправляюсь на прогулку. Заглядываю в неприметную пастичерию на исхоженной туристами улице между домом Стефании и вокзалом, сразу за фруктовыми и овощными палатками, и застаю скандал в самом разгаре. Постепенно у меня создается впечатление, что я попала на хорошо срежиссированный спектакль: стороны громко обмениваются «любезностями», не забывая пускать в ход жестикуляцию, но при этом, мне кажется, втайне наслаждаются происходящим. Каждый из спорщиков, когда не кричит, спокойно опирается о прилавок, выслушивая реплики партнера. Начинаю понимать, в чем суть: парень, итальянец, попросил разрешения воспользоваться удобствами, но ему объяснили, что туалета в пастичерии нет. Управляющий одной рукой почти обнимая парня (но при этом он умудряется не дотрагиваться до него), пытается препроводить его к выходу. Остальные работники перекидываются репликами и веселятся как дети, бросающие в фонтан монетки. Прочие посетители попивают свои эспрессо, едят свои пастине (крошечные пирожные) и с удовольствием лицезреют действо.
Я втискиваюсь внутрь.
— Нет, до чего мы дошли? — горестно вопрошает парень и с негодованием трясет сложенными в щепоть пальцами. — Я поддержал ваше дело, я поел у вас, я заплатил два евро, а теперь всего-навсего хочу у вас пописать — и вы мне отказываете!
— Синьор! Не принимайте это так близко к сердцу! Я ничего не имею против вас… Но у нас нет удобств на этот случай, только подсобное помещение для персонала.
— Но вы… вы так беспардонно бросили мне в лицо отказ, когда я попросил об одолжении!
Каждая сторона охотно и со смаком ведет свою партию. В сущности, они даже не кричат, а повышают голоса ради публики, на которую играют. Парень проявляет настойчивость, но всем уже понятно, что к священному стульчаку персонала он допущен не будет. И все же ему позволяется достичь накала страстей, выражающегося в громкости и скорости речи, прежде чем десница Божья приводит его в чувство. В роли десницы выступает молодая официантка — белокожая, долговязая, с короткими обесцвеченными волосами и в заляпанных очках. Она выплывает из подсобки, встает у кассы, кулак упирается в бедро, локоть в сторону. Другой рукой она царственным жестом указывает на выход. Глядя на парня сверху вниз (по крайней мере, так кажется), она вкрадчиво, но властно произносит:
— Синьор, достаточно. Если вы потрудитесь выйти отсюда и пройти буквально два шага по улице, то слева увидите отличный общественный туалет, способный удовлетворить любые… ваши потребности.
Речь официантки производит такое впечатление, будто в помещении кафе внезапно вспыхивает ослепительный свет. Все на миг замирают, замолкают, только переглядываются. А потом — общий взрыв восхищенного хохота.
Парню, признавшему поражение, нечего сказать, он не то что выходит, а как-то незаметно выползает бочком. Восторженные посетители, отсмеявшись, снова поворачиваются к официантке, словно предвкушая второй акт. Остальные сотрудники пастичерии одобрительно хихикают, кое-кто аплодирует, а сама девица, которая в момент своего триумфа была неприступна и решительна, как Боадицея[2], опускает подбородок, отнимает кулак от бедра и от души смеется вместе со всеми. Атмосфера разряжена, в воздухе витают шуточки, та же официантка подходит обслужить меня. Я, как всегда, тяну, затрудняясь с выбором пирожного. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся: я — с восхищением, она — с самоиронией.
— Простите, — говорит она, — но если кое-кто зарывается и не может остановиться, я просто должна что-то сказать!
В Венеции я собираюсь снимать жилье. В этом я полагаюсь на Стефанию. Я безропотно доверяю ей как талантливому организатору, и к тому же лучший способ подыскать жилье в Венеции — личные связи; они тут решают все, в противном случае готовьтесь, что вас обдерут как американских магнатов, очаровавшихся старинными палаццо во время музыкальных, художественных, архитектурных и прочих фестивалей.
Агент по сдаче квартир в аренду, живая дама по имени Мариетта, — этакая сексапильная белочка: тонкие каштановые волосы, смуглая кожа, светло-карие глаза и скрипучий смех. К сожалению, квартира, которую она нам показала, для меня слишком велика, слишком красива и слишком шикарно обставлена. Квартира была похожа на богатый сельский дом где-нибудь в Корнуолле — высокая кровать застлана изумительным лоскутным покрывалом, на кофейном столике — стопка журналов по дизайну, а балкон — как широкая терраса, опоясывающая здание по периметру. Хозяйка, равнодушная женщина слегка за пятьдесят, производит впечатление — модный черный лен, коралловая помада, превосходная стрижка (посещает парикмахера не реже двух раз в неделю, прикидываю я). Она осматривает меня с головы до пят и
