Жажа не надо было уточнять свою мысль. Комиссар сразу представил себе, как она стояла где-нибудь возле ворот Сент-Дени или на Монмартре в платье из яркого шелка, а за ней в окно близлежащего бара наблюдал требовательный дружок.
Жажа слишком часто прикладывалась к бутылке. Ее глаза, обращенные на Мегрэ, внезапно увлажнились.
Рот по-детски скривился, казалось, еще немного — и польются слезы.
— Вы напомнили мне Уильяма… Он как раз здесь и сидел… И тоже, когда ел, клал трубку возле тарелки…
Она вытерла глаза, но плакать не стала.
Глава 4 Настойка из корня горечавки
Наступил час, когда закатное солнце покрыло все ровным, розовым светом, а испарения от земли стали рассеиваться в прохладе приближавшейся ночи. Мегрэ вышел из бара «Либерти», как обычно выходят из какого-нибудь сомнительного заведения, то есть засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Однако не прошел он и десяти шагов, как ему неожиданно захотелось обернуться и словно убедиться, что все это ему не приснилось.
Но нет, бар находился на своем прежнем месте, и на его узком, окрашенном в грязный коричневый цвет фасаде, зажатом соседними домами, все так же желтели буквы вывески.
За окном торчал горшок с цветами, рядом спала кошка.
Жажа, скорее всего, тоже дремала на задней половине бара, и будильник для нее одной отсчитывал минуты…
В конце улочки жизнь принимала нормальный облик: магазины, прилично одетые люди, автобусы, трамваи, полицейский на посту…
Чуть дальше, правее, начиналась Ла-Круазет, будто сошедшая с рекламных акварельных рисунков, что печатал в богатых иллюстрированных журналах каннский коммерческий профсоюз.
Все было тихо, мирно… Неторопливо прогуливались люди… Бесшумно, будто с выключенными моторами, скользили машины… И светлые яхты на воде…
Хотя Мегрэ и чувствовал себя уставшим и отяжелевшим, возвращаться в Антиб ему не хотелось. Он бесцельно бродил туда-сюда по улицам, то останавливался, сам не зная почему, то шел наугад дальше, и казалось, что сознательная часть его души осталась в клетушке Жажа возле голого стола, за которым в полдень сидели добропорядочный шведский стюард и Сильви с бесстыдно обнаженной грудью.
Каждый месяц в течение десяти лет Уильям Браун жил по нескольку дней в этой душной ленивой атмосфере бок о бок с Жажа, и та после нескольких выпитых рюмок начинала жаловаться на жизнь, а потом засыпала на стуле.
— Ну конечно же, черт возьми, горечавка!
Мегрэ был доволен: ему удалось вспомнить то, что вот уже минут пятнадцать он силился отыскать в памяти, сам даже не отдавая себе в том отчета! С тех пор как комиссар вышел из бара «Либерти», он все время пытался определить возникший в сознании образ и, отбросив всю лишнюю мишуру, понять его суть. И сумел-таки! Вспомнил свой разговор с приятелем, которого как-то раз угощал аперитивом.
— Что ты обычно пьешь?
— Настойку из корня горечавки!
— Что это еще за новая мода?
— Это не мода, старина! А последняя надежда забулдыги. Ты ведь знаешь, что такое горечавка. Сплошная горечь. И даже без спирта. Понимаешь, когда в течение тридцати лет ты вливал в себя самый разный алкоголь, тебе остается только эта горькая гадость, чтобы хоть чем-то пронять самого себя, ощутить вкус во рту…
Вот именно так! Место без порока и зла! Бар, где попадаешь сразу на кухню и где тебя, как старого знакомого, встречает Жажа!
И ты пьешь, пока она возится со стряпней! И идешь покупать говядинку у соседнего мясника! А тут спускается Сильви, заспанная, полуголая, и подставляет лоб для поцелуя, и никому нет никакого дела до ее жалких прелестей.
Не очень чисто, не очень светло. Говорят мало. Тягучая, без особого смысла беседа, как и жизнь самих людей…
И нет внешнего мира, волнений. Только небольшой прямоугольник солнечного света…
Поесть, выпить… Подремать и снова выпить, а потом Сильви оденется, натянет чулочки и отправится на работу…
— Ну пока, крестный!
Разве это не то же самое, что настойка из корня горечавки, о которой ему рассказал приятель? И бар «Либерти» разве не напоминает последнюю гавань для того, кто все видел и все перепробовал в пороке?
Женщины, лишенные красоты, кокетства, желаний, которых ты уже не хочешь и просто целуешь в лоб, даешь сто франков на чулки, а потом спрашиваешь, когда они возвращаются:
— Ну как, хорошо поработала?
Подобные мысли подействовали на Мегрэ угнетающе.
Ему захотелось немного отвлечься, и он остановился перед причалом. Легкая дымка уже начинала стелиться в нескольких сантиметрах от поверхности воды.
Пройдя мимо целого ряда уютных яхт и спортивных парусников, комиссар увидел в десяти метрах от себя матроса, державшего в руках красный флаг с полумесяцем, он шел к большому белому судну с трубами, должно быть принадлежащему какому-нибудь паше.
Неподалеку стояла яхта около сорока метров в длину, и Мегрэ бросилось в глаза ее название, написанное на корме золотыми буквами: «Ардена».
Едва ему припомнилось лицо шведа, сидевшего у Жажа, как, приподняв голову, комиссар увидел его на палубе: стюард в белых перчатках ставил поднос с чаем на ротанговый столик.
Владелец яхты, облокотившись на бортик, разговаривал с двумя девушками и смеялся, демонстрируя превосходные зубы. Веселую компанию от Мегрэ отделял трехметровый трап; пожав плечами, комиссар решительно вступил на него и с трудом удержался от смеха, когда заметил гримасу ужаса, мелькнувшую на лице стюарда.
Бывают в жизни моменты, как, например, этот, когда ты действуешь не потому, что это тебе обещает какую-то пользу, а просто чтобы занять себя или избавиться от ненужных мыслей.
— Простите, месье…
Хозяин яхты перестал смеяться. И, повернувшись к Мегрэ, застыл в ожидании, как и его подруги.
— Один вопрос, если можно. Вы не знаете человека по имени Браун?
— А у него есть судно?
— Было когда-то… Уильям Браун…
Едва ли Мегрэ ждал ответа на свой вопрос.
Он смотрел на стоявшего между двух полуголых девиц мужчину лет сорока пяти и по-настоящему породистого и думал про себя: «Браун был таким же, как он!
Окружал себя хорошо одетыми красотками, каждая деталь туалета которых тщательно продумана и должна порождать желание! Водил их в небольшие увеселительные заведения и угощал посетителей шампанским…»
Мужчина ответил с сильным акцентом:
— Если этот тот самый Браун, о котором я думаю, то ему принадлежало вон то большое судно, стоящее у причала последним… «Пасифик»… Но потом его уже Дважды или трижды продавали и покупали…
