исчезают в официальных салонах, где обрезание кутикулы и разговоры о личной жизни под строжайшим запретом.
…И вот сидит она такая: ногти не накрашенные, на лице естественность, волосы растрепаны и торчат во все стороны, майка, жилетка и шаровары Вячеслава, кеды, видавшие грязные дороги, отчетливо политые мылом, рядом валяется патлатая собака, в правой руке сигарета, в левой — бокал вина. Сидит одна, но плечом прижимает к уху телефон, в который сливает слова — час или два, сколько позволяет обеденный перерыв. И я сижу рядом с ней — некрасивой, нестильной, в голосе Володина хрипотца — французской женщиной, пишу вам письмо и думаю: «Господи, какая же я красивая! Наконец-то».
Глава десятая
С такими соседями врагов не нужно
Итак, сначала в соседях у нас был безумный Давид, который оказался наркоманом. Потом мы переехали в центр Марселя и некоторое время жили спокойно. Полагаю, по осени у южан в этих широтах начинается повальное обострение. Я уже писала про соседку по имени Анна и фамилии Мовэ (что в переводе значит «дурная»), которая воображает, будто мы кидаем ей игрушки в водосток. Потом объявилась арабчанка Бадья, которая утверждала, что мы курим, а окурки бросаем ей в комнату. Я бы, может, и кинула уже чего-нибудь Бадье, например, предъяву — она постоянно кричит на своего арабского мужа, жарит на масле без вытяжки, а ея муж курит (вот именно) в окна нашей спальни и до полуночи орет в скайп, как на рынке в Бейруте. Но мы вежливо сидим — не курим, игрушки не бросаем, птицами не отсвечиваем, только почитываем Пушкина вслух, а они прямо протоптали сюда дорожку из анаши. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это, но вернемся к Анне.
Вот есть у вас, допустим, квартира, а в ней терраса с видом на море и соседка снизу, которая строит себе бассейн и хочет, чтобы на ее участок не падали (теоретически) ваши унесенные ветром панталоны. И соседка требует вас выстроить стену на своей террасе, и эта стена — серая бетонная стена — закроет весь вид на море и вообще на что-либо, кроме, собственно, чужого бассейна (изощренный эксгибиционизм). А между прочим, квартиру вы сдаете и за вид на море берете дополнительные сколько-то евро. Что вы сделаете в такой ситуации? Правильно. Коротко и ясно вы даете соседке снизу понять, что вас мало волнует ее бассейн, а также указываете ей направление — тоже короткое и ясное, с птичкой над буквой и. Что же делают французы? Конечно. Они все утро таскают к нам на террасу бетонные блоки.
Пока они не залили террасу бетоном, я наблюдала: в Марселе до того много развлечений, что я стала вуайеристом. Раньше-то из окна на Белорусской мне было немногое видно — мешали деревья. Напротив жила бабушка Марина, потомственная колдунья. На вид ей было лет 26, каждую ночь она сидела на облезлой кухне с сигаретой и метала пасьянс перед барышнями.
В центре Марселя деревьев нет (ни одного), а дома стоят друг на друге, упираясь друг в друга коленями, так что я вижу все.
Смотрите: слева внизу живут бабушка и дедушка. Летом к ним приезжают дети и внуки. По вечерам они сидят на балкончике за маленьким столом, дети свисают с потолка и громко кричат. Их уголок похож на дачу Чехова. Соседний с ними дом — нежилой. Он рассохся и разъехался, внутри его стен — пустота и желтые кусты, а окна ссыпались внутрь. Справа от него — глухая спина дома, выходящего лицом на соседнюю улицу. Бельведер этот долго не могли продать — люди все приходили и приходили, все ходили и ходили по плоской крыше, с которой открывается вид на море. Но не покупали. Единственное, что спасало его глухую спину — сухое деревце с краю от трубы. На фоне закатного неба оно выглядело как незавершенная картина Магритта. Дом купили, деревце спилили, никакого праздника, шарик не дали, ничего нельзя.
Дальше — мой любимый дом, по всем признакам — увеселительный. На первом этаже — бар с футбольными трансляциями и двориком для петанка. Там громко болеют и весело пляшут, напившись. На втором — квартира, которая располагается аккурат напротив нашего балкона. Там живет молодая семья хипстеров: парень с задранной челочкой, блондинка и их дочь-младенец. По вечерам парень выходит на террасу и чистит зубы электрической зубной щеткой. Вокруг него жужжит пространство — примерно десять минут. По утрам он выходит, чтобы поговорить по телефону, я внимательно слушаю разговоры, хотя больше их никто не слышит. Несколько раз в неделю к ним приходят бабушки (в украшениях), дедушки (свитера в ромбик), друзья, которые пьют вино и остаются ночевать. Однажды я видела, как они ругались. Парень активно жестикулировал и кричал (не слышно — стеклопакеты — немое кино), девушка рыдала. Он то кидался к двери, то кричать, то обнимать. В шесть утра мы вместе вставали кормить детей. Зимой вместе елку. Я должна была подать ему какой-то знак, но я не говорю на языке французских знаков.
Слева от тех — женщина, которая часто висит в окне с сигаретой, и ее любовник, который приходит поздно вечером. Они вместе готовят ужин и целуются, в спальне у них красные стены.
На первом этаже живет строитель-мигрант, у которого в закутке со строительным мусором, называемом садом, долго валялись две наши простыни, унесенные ветром, и мы никак не могли застать его дома, чтобы забрать. Я подсунула ему под дверь записку: «Здравствуйте, у вас наши простыни. Мы соседи с третьего этажа». На следующий день простыни лежали под нашей дверью.
Справа возле бара в полном бардаке и детских рисунках живут девчонка, парень и маленькая дочка. Ровно в семь вечера они приходят домой, раздеваются, проходя из комнаты в комнату и бросая по пути вещи, а девочка бегает за ними.
На террасе напротив, чуть выше, если поднять глаза, стояла я — катала коляску взад-вперед, глядя, как соседка-перфекционистка снова развешивает белье — рядок из десяти одинаковых черных футболок (на прошлой неделе были белые), а соседка-йог сидит в синей майке на крыше, задрав одну ногу вверх.
Я ненавидела эту квартиру и этот район.
Глава одиннадцатая
Неси меня, пельмень, в свою страну Пельмению
Пишу эту главу и ем сухари — эти два действия как-то связаны у меня между собой. Когда мне нужно сосредоточиться на крупной мысли, в
