запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена, а не повелишь, не отзовешься на нашу мольбу, — мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее»{71}.
Царь, после Ходынской катастрофы получивший прозвище Николая Кровавого, сделал за рабочих свой выбор — в могилу! Затрещали ружейные залпы, на мечущихся людей из засад рванулись храпящие кони и пьяные казаки. Около тысячи убитых и несколько тысяч раненых — такова была кровавая цена, заплаченная питерскими рабочими за урок политической грамоты, преподанный русский самодержавием.
Одной из первых подверглась нападению многотысячная колонна рабочих Нарвского района. Во главе ее шел Гапон и группа стариков путиловцев с непокрытыми головами. В руках они несли иконы, хоругви. Перед колонной, тоже с непокрытыми головами, шли полицейские: помощник пристава и околоточный. Они предупредительно останавливали встречные конкн и экипажи, чтобы те пропустили вперед крестный ход.
Но около Нарвских ворот на колонну во весь опор помчался отряд кавалеристов. Рабочие расступились, пропустив его, а затем сомкнули свои ряды и пошли дальше. И вдруг совершенно неожиданно пение псалмов и молитв было прервано треском солдатских залпов. «Что вы делаете? — закричал помощник пристава полковнику, командовавшему солдатами. — Как можно стрелять в крестный ход и портрет царя?»{72} Но полковник хорошо знал, как можно стрелять. Залп следовал за залпом — пять раз. Стреляли в убегавших людей, в стоявших на коленях, в лежавших на мостовой… Даже помощник пристава получил две пули в грудь, а околоточный свалился замертво с пробитой головой. Может быть, этот незначительный эпизод ярче всего демонстрирует провокационный характер Кровавого воскресенья: одни царевы слуги организовали шествие и возглавляли его, а другие в упор стреляли по хорошо «организованным» целям.
Наконец-то после жестоких поражений в русско-японской войне царские генералы одержали «блистательную победу». На белом снегу в алых лужах крови безмолвно лежали десятки убитых, стонали раненые, тут же, как бесстрастно констатировала «Записка министра юстиции», валялись брошенные «хоругви, портреты его величества, епитрахиль и риза»{73}. Только среди рабочих Путиловского завода, шедших в этой колонне, оказалось 45 убитых (в том числе две женщины и мальчик) и 61 раненый. Однако поп-провокатор Гапон уцелел. Он шмыгнул за забор, сбрил бороду, сбросил рясу и скрылся. Через год, окончательно разоблаченный рабочими как наемный агент охранки, Гапон был приговорен ими к смертной казни и повешен в марте 1906 г. на даче под Петербургом.
9 января войска стреляли везде. По официальным сведениям директора департамента полиции, «произведены были залпы на Шлиссельбургском тракте, у Нарвских ворот, близ Троицкого моста, на 4 линии и Малом проспекте Васильевского острова, у Александровского сада, на углу Невского проспекта и улицы Гоголя, у Полицейского моста и на Казанской площади»{74}.
В газете большевиков «Вперед» была помещена статья одного из свидетелей событии на Дворцовой площади. «Я был между первыми в первой группе не с целью пробраться до дворца, ибо это, по-моему, не могло быть без побоища, а у нас ни у одного даже палки нет, — но из желания видеть собственными глазами и убедить легковерных, ибо такая тактика лучше всякой критики. Все-таки я не мог предвидеть того, что затем последовало. Городовые не мешали, а улыбались, что передавалось и рабочим. По дороге на самом деле многие присоединились. Дошли до Троицкого парка, и так как у моста была расставлена пехота, то подождали вторую группу. Двинулись вместе. К одному взводу пеших солдат подошел и другой. Дорога была загорожена. Решив, что солдаты, взявшие уже «наперевес», не пропустят наб, а штуками разгонят, я стал отходить от панели и по тропинке хотел пробраться к Кронверкскому проспекту, чтобы дойти кругом на Дворцовую площадь; не успел я отойти от панели, как послышался рожок, и моментально последовали два залпа боевыми патронами. Мимо моих ушей просвистело несколько путь, и я увидел перед собой несколько лиц, копошащихся в снегу. Я, растерявшись, не сообразил, в чем дело, и лишь сочащаяся кровь привела меня к сознанию. Тут, у моих ног лежала одна барышня, по виду интеллигентная, с лицом, утопающим в крови. Пуля ей попала в лоб и вышла в другую сторону, но не глубоко. Ее уложили на извозчика и отправили в больницу с двумя знакомыми.
Убито у нас 6 человек на месте и около 30 раненых. За последнюю цифру не ручаюсь (говорят, даже около 50), но с убитыми сам возился и знаю… Предупреждений никаких со стороны воинского начальства не было, несмотря на то, что у них было около двух эскадронов кирасирского (из Царского села) полка. Стрелял в нас Семеновский полк. Часть раненых перевязана в Народном доме. Какими пулями стреляли, можете видеть из того, что одна пуля попала в голову делопроизводителя Александровского лицея, что на Каменноостровском проспекте, стоявшему у ворот лицея, и на месте уложила его.
По окончании уборки убитых и раненых я отправился на Невский и Дворцовую. Дворцовая площадь была оцеплена со всех сторон кавалерией, а на самой площади стояли павловцы — пехота. Публики на Невском было очень много — панели (полны) заняты густо. (На Петербургской нас было четыре-пять тысяч.) «Публики», можно сказать, и не было совсем, а лишь демонстранты. Я пробрался на Дворцовую площадь. Кавалерия лошадьми и шашками разгоняла демонстрантов, но освободившееся от солдат место, сейчас занималось демонстрантами. Ругали солдат и офицеров на чем свет стоит. Иронически кричали «ура!». Александровский парк был заперт вместе с публикой, и многие демонстранты перелезали решетки и оттуда кричали на солдат. Многие сидели пл решетке (удобно в том отношении, что кавалерия не может достать до них). Я попробовал туда попасть, но не мог взобраться. Пришлось под напором лошадей идти на Невский. Немного погодя послышался тоже рожок, и павловцы вместе с кавалерией дали три залпа по рабочим в парке. Последствия были ужасны. Многие из убитых, сидевших на решетке, зацепившись брюками за гвозди от решеток, так висели в воздухе. Другие валялись убитыми и ранеными. Перевязывать их некому было и убирать их тоже невозможно — сад закрыт.
Нас стали тоже сильно теснить, и я очутился у Красного моста. Убитых увозили обыкновенно знакомые. Видел даму, по виду торговку, убитую на извозчике: ноги висели в воздухе и по дороге потеряли один валенок. Скоро увезли убитого студента и рабочего.
