выбор именно этих двоих. Осознанный он или случайный — это, опять-таки, вторично. Но почему они? Может, их что-нибудь связывает? Ну, не знаю… Я бы поискал некий единый параметр!
— А какой? — Осокин навалился грудью на стол, жадно ловя слова.
Большаков покусал губу, рассеянно глядя на улицу.
— Ну, вот представьте себе… — вымолвил он. — Тот, кто «прописан» в прошлом, срезает у себя клок волос, запечатывает его… Ну, скажем, в баночку от диафильма, потом в пакет, пакет засовывает в жестяную банку, и эту «капсулу времени» прячет где-нибудь в Москве. Скажем, на чердаке. А Полуэкт заранее оставляет ему записку, какой дом уцелел с шестидесятых. И находит этот «клад»! И сдает на анализ ДНК! И обнаруживает, что они — братья!
— Ух, ты… — растерялся Марлен.
— Здорово, правда? — ухмыльнулся Валерий. — Ну, это под конец, а для начала можно и родителями поинтересоваться, бабушками с дедушками… Правда… Хм. Не знаю, Игнат, куда такой сюжет вывезет, и что будет в финале… Но мне он по душе! Послушайте… Вы сказали, что не собираетесь писать. А подарите сюжет мне!
— Дарю! — засмеялся Осокин, и крепко пожал протянутую руку. — Может, еще по одной?
— Чайку поесть? — ухмыльнулся Большаков, и глянул на телефон. — Ну, в принципе, рано еще… А давайте! У меня самолет поздно вечером, — откинувшись на спинку, он мечтательно затянул: — Назову роман «Бро»…
Глава 3
Глава 3.
Пятница, 15 апреля. Вечер
Приозерный, улица Ленина
Алена Зимина жила с мамой на углу Профсоюзной и Гоголя, ходила в смену на АТС, а у меня… то есть, у Марлена, ночевала раза два или три в неделю. Разумеется, будущая теща товарища Осокина регулярно ныла на тему «Хочу внуков!», а его вероятная супруга вела разъяснительную работу.
Дескать, встречаться и заводить семью — вещи разные. Успею я еще нанянькаться, хлебну материнского счастья. Пока же твоей дочери всего двадцать два! Ей погулять хочется, и вообще…
В общем, сегодня я сплю один. А томный вечер — самое подходящее время для раздумий. В том числе, тяжких.
Неделя скоро, как я тут. В первый день, помню, рвался назад, к Марине, к Интернету, к имбирному рафу, а нынче угомонился. Конечно, скучаю. Бывает, тоскую. Но здешнее время ласково баюкает меня, приучая к реалу образца 67-го года. И я помаленьку привыкаю…
А вот тайны не оставляют меня в покое, зудят и зудят, как надоедливые мухи. Вот, например, временной поток, в который я окунулся здесь… Он тот же самый, что плескал в будущем? Назовем его первым или базовым. Вроде бы, тот же… Я как рассуждал?
Если бы, скажем, мою тушку забросило в прошлое с помощью какой-нибудь хронокамеры, то это обязательно скорректирует реальность — и от базового ответвится второй временной поток. Но ведь в тутошнем мире ничего не поменялось — никаких перемещений тел, никаких двойников! Следовательно, и парадоксов — йок. Подумаешь, сознание переместилось, душа перелетная…
Впрочем, меня сей въедливый вопрос занимал мало. Больше всего я терзался другим. Почему я? И причем тут Марлен? Понятно, что мое «Я» угодило в его несчастную башку, но почему?! Чем его башка отличается, скажем, от лысой головешки Коняхина? В чем тут секрет?
Может, существует-таки некое пересечение наших с Марленом судеб? На лицо мы с ним как инь-янь. Он — темный, а я — светлый. И отцы у нас разные. Марлен — Денисович, а я — Евгеньевич.
Правда, Аленка упомянула интересную деталь: ее «Марик» рос без отца, как и я. Более того, мать Марлена умерла или погибла, когда сыну едва исполнилось четыре годика. Было это в сорок третьем.
Но и моя мама скончалась в девяносто восьмом, не дожив до моего четвертого дня рождения! Совпадение? Или след?
И я безотцовщина, и Марлен… И его, и меня воспитывали дед с бабой. Кста-ати…
— Вот же ж дурак… — поразился я.
Старики, у которых жил Осокин, оба померли. Но мои-то живы! И прописаны они на той же улице, что и Марлен. Только здесь Центр, хватает домов в два этажа, полно цивилизации, даже настоящий небоскреб торчит — кирпичная пятиэтажка, а дед Семен с бабой Аней живут в Заречье, где сплошь частный сектор. Огороды, коровы, пустобрехи на привязи…
«Схожу!» — решил я, упруго вставая — и различая место, куда я со своей уборкой не добрался. На пыльном верху «стенки» вспухал толстый фотоальбом. Ага…
У меня даже пульс участился.
— Сейча-ас… — пропел я, доставая хранилище фамильных тайн. — Сейча-ас…
Смахнув пыль, перекинул скрипучую обложку.
— Порнография…
Голозадый Марлен беззубо улыбается в разных позах, или таращится, чмокая соской.
Дед да баба, понятно. Мои точно так же позировали — аж замерли от испуга. Деревня…
Я перелистнул картонную страницу, и замер, офигевая. Со старой фотокарточки улыбалась моя мама…
— Да нет же! — охнул я. — Ну, вот! Вот!
Внизу снимка вились белые цифры: «1938 г.» А на обороте: «Дениске на память! Лида». Мою Аллой звали…
Но лицо мамино! Глаза, нос, губы! Вон, даже родинка на щеке! И улыбка…
Решительно захлопнув альбом, я вышел из дома.
* * *
В будущем до Заречья станут ходить маршрутки, а пока — ножками. Хоть Приозерный и числится городом, но больше смахивает на поселок, каких тысячи по стране.
Ближе к речке улицу Ленина обступили аккуратные домики из «белого» кирпича, вперемежку с красным — фасады походили на рушники, вышитые оранжевым узором.
А за мостом прямая «городская артерия» заметалась будто, заюлила, зигзагом стелясь по застройке вразброс. Сузилась улица, словно сжалась, стесняясь голого вида — асфальт за мостом как обрезало. Рядом с бывшим сельпо дорога вздыбилась, забираясь на горку, и мне открылся голубой озерный простор.
Величиной водоем не поражал, лесополоса на том берегу виднелась четко, но местечко хорошее. Пляжей не водилось — песок до самой волны зарос травой, но скупнуться или позагорать — милое дело. Хоть все лето не вылезай.
И рыба водилась — сазаны, щучки… Ну, это если денька два подкармливать живность.
А вот и дедушкин дом… Веранда в мелкую расстекловку… Горбатая крыша, яблони в саду…
Я даже замедлил шаг. Деду Семену сейчас сколько? За сорок, наверное. Баба Аня и вовсе молодая, а моей маме годика три…
Слыша, как колотится сердце, я приблизился к калитке. Та самая! Кованая, с неуклюжими
