имеем многие поводы жаловаться на наглость издателей здешних ведомостей, которые нередко наполнены клеветами насчет России и ее правительства»[109]. Козлов уверял, что нападки упомянутой филадельфийской газеты и ее редактора осуществлялись не без согласия федеральных властей, и советовал Евстафьеву быть осторожнее.
Во введении в своей книге «Memorable Predictions of the Late Events in Europe. Extracted from the Writings of Alexis Eustaphieve, Esquire», опубликованной в Бостоне в 1814 г., российский консул, учитывая уже имевшийся собственный британский и американский опыт, объяснял причину своих действий против многочисленных «бесчестных людей, как здесь в Америке, так и в Англии», постоянно участвовавших «в умалении и уничижении репутации русского человека и богатств России. Я отважился в одиночку выступить против этих современных голиафов; <…> хорошо знаю: они говорят так не столько по невежеству, сколько преднамеренно – по ложным сведениям, получаемым от чужеземных писателей, из коих самые благорасположенные к русским судят о них до известной степени несправедливо»[110].
Евстафьев был хорошо знаком с английской поэзией XVIII в., творчеством Байрона, эпическими поэмами американских «хартфордских остроумцев», такими как Дж. Трамбл, Т. Дуайт, Дж. Барло и другие[111]. Находясь в США, он продолжал знакомить публику, прежде всего американцев, по обе стороны Атлантики на родном для нее английском языке с историей России не только как публицист, но и как драматург и поэт. В Бостоне была поставлена его трагедия «Царевич Алексей», «утверждающая роль Петра I в развитии российской государственности»[112].
В 1818 г. там же была опубликована первая часть эпической поэмы А.Г. Евстафьева «Demetrius, Hero of Don» («Дмитрий, герой Дона», «Дмитрий Донской»), посвященная великому князю Владимирскому и Московскому Дмитрию Донскому (1350–1389). В этом произведении автор попытался представить исторические события, конструируя их в рамках дихотомии «Свой»/«Чужой» («Иной»). При этом в западноевропейском, в том числе англосаксонском, восприятии Россия олицетворяла собой скорее «Север», который сложно соотносился с культурными типами «Запада» и «Востока». Отечественный литературовед и культуролог Ю.М. Лотман утверждал, что этот «Север», с одной стороны, противостоял им обоим, а с другой – выступал как «Запад» для «Востока» и как «Восток» для «Запада»[113], т. е. был промежутком между «Западом» и «Востоком». Евстафьев стремился обратить внимание читателей на экзотический для американцев ориенталистский аспект истории средневекового княжества Московского, его весьма сложных отношений и борьбе с Золотой Ордой и Казанским ханством. Можно предположить, что выбор темы диктовался не только обращением к героическим страницам средневековой русской истории (в поэме реальность и художественный вымысел сильно переплетаются)[114], но и событиями Отечественной войны 1812 г., пожаром Москвы, а, возможно, и надеждой на историческую память американцев, которые в 1775–1783 гг. с оружием в руках завоевали независимость от Великобритании и во второй раз сражались с ней в 1812–1815 гг., пережили захват англичанами и пожар столицы г. Вашингтона в 1814 г., сумев все же сохранить независимость США.
Один из самых авторитетных на тот момент в США бостонский литературно-критических журнал «The North American Review», который был известен и в Европе опубликовал в целом благосклонную рецензию[115], тогда как рецензент из нью-йоркского журнала «The American Monthly Magazine, Critical Review»[116] раскритиковал поэму, просил дипломата поберечь здоровье и не сочинять вторую часть. Возможно, такая критика повлияла на Алексея Григорьевича, но так или иначе продолжение не последовало. Дамский журнал из Филадельфии «Ladies Literary Museum; or, Weekly Repository» (February 21,1818) похвалил поэму и ее автора за морализм[117].
Важно также обратить внимание на то, что на полках в некоторых американских библиотеках имелись экземпляры этого поэтического произведения А. Г. Евстафьева. Кроме того, по свидетельству отечественного исследователя А.Н. Николюкина, он «щедро дарил в России» эту свою поэму, многие ее экземпляры сохранились в Москве, С.-Петербурге, Одессе, причем некоторые имели дарственные надписи «Императорской публичной библиотеке от сочинителя», датированные 13 сентября 1817 г.[118]
Честно исполняя свои служебные обязанности, Евстафьев проявлял большой интерес к различным американским техническим достижениям и изобретениям. Так, в 1817 г. он привез в С.-Петербург весы для взвешивания драгоценных металлов, подобие безмена для взвешивания тяжелых грузов, модель машины для подъема кирпича при строительстве зданий, модель нового ткацкого станка, рекомендовал правительству России использовать новую машину для судоходства по каналам. В целом дипломат считал, что «из Америки можно доставлять самые лучшие <…> и полезнейшие изобретения, коими она во многих случаях превышает Англию», так как «там нет запрещения на вывоз машин и мастеров»[119]. А.Г. Евстафьев обращал внимание на американские достижения в области кораблестроения и был сильно раздосадован в начале 1840-х гг., что его, уже к тому времени генконсула в Нью-Йорке, отстранили от участия от постройки на городской верфи военного парохода и покупки корвета «Кенсингтон»[120].
Исследователи отметили большие заслуги Евстафьева в налаживании российско-американских контактов в сфере медицины; он «стал одним из первых энтузиастов гомеопатии», даже опубликовал специальную работу на эту тему[121].
Будучи истинным сыном Отечества, защищавшим его за границей всеми доступными средствами, А.Г. Евстафьев, тем не менее, не скрывал своих критических взглядов относительно увиденного в России. Побывав в родных местах в конце 1820-х гг., он был очень разочарован упадком Украины, когда-то житницы Российской империи, земли, где якобы текли «молочные реки с кисельными берегами». Теперь же он наблюдал на берегу реки Донец недалеко от места своего рождения жизнь военного поселения («военной колонии»), назвав ее смертельной болезнью, которая требует быстрого хирургического вмешательства со стороны «великодушного, мудрого и справедливого горячо любимого монарха». Дипломат пишет, что хорошо помнил Чугуев как пристанище благородных героев, а чугуевцы были раньше цветом донского казачества; ныне он призывает Н.С. Мордвинова помочь изменить «неестественную колониальную систему» и «уничтожить монстра»[122]. Это было искреннее желание Евстафьева способствовать изменению к лучшему положение земляков.
Н.С. Мордвинов высоко оценил природные дарования и заслуги Евстафьева, «которые он оказал России, как оправдание Тильзитского мира и пророчество его на великие успехи, произведенные в 1812 г. Александром I, прославившим его царствование, также сочинение поэм его, на английском языке, “Петр Великий” и “Дмитрий”»[123]. Н.С. Мордвинов сожалел, что Россия обладает еще недостаточными сведениями о США и что торговые сношения между двумя странами тоже могли бы развиваться активнее. Причиной этому он считал «великий недостаток в избрании людей, способных занимать места, посредством коих могли бы получать точнейшие сведения о внутренних устройствах ее (Америки. – Л.Т.) и о внешних ее связях»[124]. Исходя из этого, он считал деятельность Евстафьева положительным примером. С такой высокой оценкой работы Алексея Григорьевича согласился управляющий коллегией иностранных дел России К.В. Нессельроде,
