в своем ослеплении до того, чтобы радоваться при виде ее присутствия?.. Не говорите глупости.
Фьора была искренна. Она выросла в городе, где все мечтали быть блондинками и не признавали черных волос. Местные дамы золотили волосы каждую неделю. После крашения надо было сушить их на солнце. С этой целью устраивались вышки, окруженные перилами, на крышах домов. Дамы сидели на такой вышке, терпеливо вынося палящий зной. Соломенные шляпы предохраняли их лица от загара. Позолоченные волосы, выпущенные из круглого отверстия шляпы, были раскинуты по широким полям. Жидкость для золочения приготавливалась из майского сока корней орешника, шафрана, бычьей желчи, ласточкина помета, серой амбры, жженых медвежьих когтей и ящеричного масла. И после таких мучений оценить по достоинству мягкие, блестящие, но темные волосы дамы, к сожалению, были не в
состоянии.
— Отец меня любит, — со слезами на глазах прошептала Фьора. — Он не видит меня такой, какая я есть на самом деле.
Но я знаю, что никто не сможет меня полюбить с такими волосами. Даже…
Она внезапно замолчала, покраснев при мысли, что чуть не выдала свою сердечную тайну, не подозревая, что Леонарде она давно известна. Не желая еще больше огорчать свою любимицу, Леонарда сделала вид, что ничего не слышала.
— Не надо заставлять ждать мессира Франческо, — ласково напомнила Леонарда. — Прическу мы закончим позже. — Затем, нежно коснувшись щеки девушки, она добавила:
— Если вы не верите вашему зеркалу, моя крошка, поверьте вашей старой Леонарде… и всем тем молодым людям, что ухаживают за вами. Вы гораздо красивее, чем думаете, а со временем станете еще прекраснее. Теперь идите!
Фьора ничего не ответила. Она не была в этом убеждена.
Хотя сказать, что она считала себя некрасивой, было бы тоже преувеличением. У дочери одного из самых богатых и могущественных людей города было много поклонников. Но именно потому, что ее отец обладал одним из самых крупных состояний в городе, она не верила в их искренность и с радостью поменяла бы все это богатство на золотисто-рыжие волосы Симонетты.
На пороге комнаты она спросила:
— Где мой отец?
— В студиоле .
Фьора вышла из комнаты и очутилась в галерее с колоннами, обогнула внутренний дворик, украшенный двумя античными статуями и апельсиновыми деревьями, посаженными в голубые и зеленые кадки из майолики. Хотя зима была в разгаре, погода стояла мягкая и солнечная. Плохая погода в Тоскании больше характеризуется дождями, нежели холодом. А снег здесь очень редок. Фьора не любила сидеть взаперти и большую часть свободного времени проводила в саду. Сегодня, 28 января, Лоренцо Медичи праздновал подписание договора с Яснейшей Венецианской республикой против турок. Будут состязание, пиршество и танцы…
Апартаменты Франческо находились на том же этаже, что и Фьоры, только по другую сторону двора. Фьора и следовавшая за ней по пятам Хатун направились к нему.
Хатун была одного возраста со своей молодой хозяйкой.
Это была тоненькая грациозная девушка с треугольным личиком, раскосыми глазами и маленьким плоским носиком, похожая на кошечку. Она любила дом Бельтрами, Фьору, и ей нравилась праздная жизнь, которую она вела здесь. Мысль, что она родилась несвободной, совсем не мучила ее по той простой причине, что никому не приходило в голову дать ей почувствовать это. Фьора никому бы этого не позволила.
Во Флоренции, как и во всей Италии, было много рабов, особенно женского пола, и богатство дома оценивалось по их количеству и происхождению, даже внешнему виду. Некоторые рабыни были редки, как, например, две мавританские танцовщицы и черная карлица герцогини Милана Бьянки-Марии Фооца, чему злобно завидовала герцогиня Ферраре.
Богатые горожане Флоренции, Милана, Венеции и Генуи могли себе позволить столь дорогое удовольствие и часто использовали рабов как простых слуг. Венецианские и генуэзские судовладельцы доставляли их с базаров причерноморских стран, Малой Азии, с Балканского полуострова, из Русского государства или Татарии, и стоили они от ста до двухсот золотых дукатов. Если же речь шла о певицах, танцовщицах или искусных вышивальщицах, то цена взлетала от пятисот до семисот золотых дукатов. Что касается Хатун, то она была куплена в Требизонде еще ребенком вместе со своей матерью капитаном «Санта-Маддалена». Красота ее матери поразила капитана, и он привез их во Флоренцию. Через несколько месяцев после приезда Джамаль умерла, а крошку Хатун вместе с Фьорой воспитывала Леонарда. Она была призвана стать подругой и камеристкой Фьоры, но первое предназначение было гораздо важнее второго.
Дойдя до двери, ведущей в апартаменты отца, Фьора отправила Хатун навести порядок в своей комнате, а сама, легонько постучав, вошла, не дождавшись разрешения. И была права, так как ей бы пришлось долго ждать. Опершись руками на подлокотник своего кресла, Франческо мечтательно смотрел на портрет, поставленный на мольберт и повернутый к нему…
Его лицо излучало такое счастье, что молодая девушка растрогалась.
— Отец, — нежно окликнула она.
Франческо вздрогнул, словно от внезапного пробуждения, и улыбнулся той редкой улыбкой, которая придавала его лицу необъяснимую привлекательность. С годами он немного располнел, появилось несколько морщин, а его густые черные волосы начали седеть, но он сохранил огромную жизненную силу и необыкновенную работоспособность.
— Иди посмотри! — сказал он и, вытянув руку, привлек к себе молодую девушку. — Сандро только что принес мне этот портрет, и это чудо…
Фьора послушно подошла. Несколько недель назад она позировала живущему по соседству молодому художнику, который был замечен Лоренцо Медичи и работал только для него, но Франческо Бельтрами, страстно любя живопись, сумел завоевать дружбу впечатлительного и мечтательного юноши. Он был сыном дубильщика из квартала Огнисанти, и звали его Сандро Филипепи. Публике он стал известен под именем Боттичелли, что означает бочка. Этим прозвищем он был обязан своему брату, большому любителю выпить, который был старше Сандро на двадцать восемь лет.
Портрет, на который с таким восхищением смотрел Бельтрами, вызвал у Фьоры удивление, сменившееся разочарованием.
— Но… это не я?
На портрете была изображена совсем молодая женщина с золотыми волосами, одетая в старомодное вышитое платье из серого бархата, какое Фьора никогда бы не надела. Странный головной убор в виде усеченного конуса украшал голову незнакомки. Белое кружево убора спускалось на лицо дамы.
— Это правда, — серьезно сказал Франческо, — и тем не менее это ты, черты лица очень похожи. Это портрет твоей матери, дитя мое. Пока ты была маленькая, ты не так походила на нее, а когда выросла, сходство стало разительно.
— Это не правда! — чуть не плача, сказала Фьора. — Ты заблуждаешься, отец. Она очень красивая, а я нет…
— Кто тебе внушил эти мысли? — спросил пораженный Бельтрами.
— Никто, но никакая женщина
