душевной, вот стыд-то. Даже не стыд, а скорее чувство вины, — если хорошенько подумать, здесь не столько явная постыдность странной сексуальной практики синхронного онанизма при посредничестве монитора, сколько вина за то, что я толкнул ее на такое, хотя она этого не хотела. Я использовал ее для достижения своих целей, и если она отдалась моему желанию и похоти ради моего удовольствия, тогда вполне логично, что она как раз и не испытывает стыда. Поэтому я должен торжественно отринуть всякие похотливые поползновения, даже сейчас, сразу после оргазма, когда то, что я видел, еще прочно впечатано мне в сетчатку. Эх, надо было сделать скриншот. Или украдкой записать эту сцену на видео и превратить изменчивую виртуальную реальность в низкопробную порнуху, которую можно крутить снова и снова.
Интересно, что бы сказал о сексе по интернету Вальтер Беньямин.
Первый и последний раз, клянусь.
Но что поделать — мне плохо без Лары. Жизнь антрополога трудна и предполагает долгие отлучки из дома. Но я уехал из Парижа отчасти из-за того, что она все время была занята, полностью ушла в подготовку к своим административным экзаменам. Она зубрит день и ночь, в прошлом году срезалась и (отчасти) возложила ответственность на меня, несколько раз попрекала тем, что я своими диссертантскими метаниями мешаю ей сосредоточиться, только и делаю, что читаю и выписываю, тогда как она, по ее словам, зубрит точно проклятая это свое административное право, английский или общую культуру. Действительно, сходить на площадь Бастилии выпить вина или в кино всегда предлагал я, поэтому она была почти рада, когда мне попался грант на исследование в сельской местности, именно «почти», ибо — вот вам пример ее противоречивой натуры, — когда настал момент отъезда (надо сказать, на два месяца позже, чем полагалось, я сознательно или бессознательно два месяца тянул, чтобы побыть с Ларой), она дулась, ревновала и дергалась и под разными предлогами отказывалась со мной спать, что, в свою очередь, задевало и нервировало меня. К счастью, разлука сделала нас ближе. (Странная фраза.) Я думаю о ней каждый день, говорю с ней и хочу ее каждый день, мне не терпится увидеться с ней через три дня.
Странная штука: во время сеанса видеосвязи мне пришлось выставить котов, было какое-то невыносимое впечатление, что они смотрят и ухмыляются.
Ладно, спать — завтра у меня беседа, которая обещает быть интересной.
20 декабря
Нет, ну не сволочь? Ненавижу эту Люси. Обвела вокруг пальца. Я как дурак поверил, и вот полдня псу под хвост. «Мое отношение к дикарям: я — за истребление гадов», как метко выразился Малиновский. Полдня просидел сначала в компании старого маразматика, потом старого маразматика и слабоумного, — вот же гадина, развела по полной. Я только к ней пришел, и она тут же отлучилась, теоретически на полчаса, я как раз побеседую с дедушкой. Врунья! Вернулась через четыре часа. Я был так зол, что не стал с ней разговаривать, вообще ничего не сказал, только «спасибо, пока, до свидания», сел на на мопед и уехал. Достоинство, прежде всего достоинство. Лучшее отношение к этому инциденту — презрение. Как вспомню, что она вчера чуть не переехала меня своей поганой тачкой, так прямо закипаю. Надо было мне через час встать и уйти, встать и уйти, ну что я за дурак, — кто добрый, того и нагреют. Впредь буду умнее. Меня обманула аборигенка! Дикарка! Взяла и использовала. Так что удачно шутить умеют не только намбиквара или хиваро, зачем далеко ходить. Под рукой департамент Де-Севр. Ненавижу эту дыру. Чувствовал себя таким униженным, что с ярости пнул Найджела, который мяукал в прихожей, — хорошо еще, промахнулся. И опять — виноват я один. Ненавижу себя, никому не могу отказать, просто тряпка. Три часа пытался понять, что говорит дед в ответ на мои вопросы, пока не явился кузен Арно в комбинезоне, заляпанном маслом. Обедать пришел. Я увидел его и обрадовался, думал, наконец-то свобода. Он вообще не удивился, увидев меня у себя дома, просто подошел, смачно нюхнул локоть и заскреб в затылке. Он смотрел на меня и как будто чего-то ждал, тогда я встал со стула и протянул ему руку, он посмотрел на нее так, словно не понимал, что с ней делать. Сегодня 20 декабря, святые Авраам, Исаак и Иаков, рождение Пупкина, рождение Хрюпкина, всякие разные события — на что сидевший в кресле мухомор заржал как лошадь и стал корчиться на сиденье и повизгивать от смеха, — ну просто приют умалишенных.
Мною сейчас движет гнев. А в ученом сильнее всего — профессионализм. Есть же в этом злоключении какие-то интересные аспекты. Например, дом. Времени разглядеть первый этаж у меня было предостаточно. Зрелище жалкое, запущенное, подтверждает впечатление от первого визита. Дом отверженных. Можно сказать, сплошной Виктор Гюго. Большая, довольно темная комната, камин, кухонный угол, в раковине вонючая посуда, ванная, да что я говорю, — закуток со стиральной машиной и ванной, странным образом поставленной на голый цемент посреди немыслимого бардака из ржавых велосипедов, дырявых кастрюль, старых газовых плиток, штабелей пустых ящиков из-под посуды, которые упираются в стеллажи, гнущиеся от банок с заготовками и бутылок. Сортир — в саду, сам сад весь зарос, по нему бегает пес и лает на машины. Весело. Деревянный буфет с постоянно включенным маленьким телевизором, пыльный радиоприемник в компании двух-трех безделушек 1970-х годов: синий пластиковый медведь «Бута-газ» (Butagaz™), желтый графин «Рикар» (Ricard™) — вот и весь декор. Оплетка у электропроводки еще тряпичная, выключатели керамические, довоенные. Обои, похоже, были белыми, лет тридцать назад; сегодня они в лучшем случае — зассано-желтые, это если подальше от камина, единственного источника тепла; судя по тому, что я видел: газовая колонка возле раковины показалась мне маловата для снабжения радиаторов (да их и не было).
Логово Тенардье, нет только Козетты для уборки. К счастью, когда горят дрова, воздух не кажется таким спертым. Жутко хотелось подняться и посмотреть, что там наверху, но поскольку я думал, что Люси с минуты на минуту вернется, то не решился. В любом случае это вам не чистенькая и супермеханизированная ферма Матильды. Тщетно пытался отыскать какую-нибудь книгу или журнал, но в ящики и шкафы не заглядывал. Единственные следы письменности навскидку — стопка бесплатных газету камина, сложены для растопки. В конце концов, чего плохого — сидеть на стуле и вместе со стариком разглядывать пляшущие огоньки. Диктофон я остановил после двух часов записи. Несколько раз подкладывал в камин дрова. Не будем падать духом перед лицом невзгод
