class="p1">– Не хочется. – Рахима отложила надкушенный пончик и поднесла к губам стакан с соком.
Она не пользовалась косметикой, если не считать черного карандаша и туши для того, чтобы делать свои выразительные глаза еще выразительнее, а длинные ресницы – еще длиннее. Рубашка оливкового цвета придавала ее облику что-то воинственное, а джинсы сидели на ней как влитые. Али подумал, что сегодня ночью непременно наведается к ней, пока остальные будут спать. Делить с Рахимой спальню открыто было нельзя. Это могло спровоцировать других мужчин на глупости и привести к раздору внутри банды. Али не боялся ни Рустама, ни Бабура, ни Махмуда и был уверен, что справится с любым из них или со всеми сразу, но конфликт закончился бы кровопролитием, а сейчас это было непозволительной роскошью.
– Надо есть, – строго произнес Али. – Прошу тебя. Скоро нам понадобятся силы, много сил.
– У меня сил хватит, – заверила его Рахима. – Вот терпения может не хватить – это да.
Не поднимая головы, Рустам перевел взгляд с девушки на командира и обратно.
– Я должен тебя уговаривать? – тихо спросил Али.
– Никто тебя не просит меня уговаривать, – ответила Рахима.
Рустам уставился в стакан, поднесенный к губам. Он просто диву давался. Рахима позволяла себе капризничать и перечить мужчине, а тот не реагировал. Это было не просто странно, это было что-то из ряда вон выходящее.
Али тоже чувствовал, что проявляет излишнюю уступчивость.
– Ешь, – сказал он коротко и слегка свел брови, между которыми образовалась суровая вертикальная складка.
– Я не голодна.
В принципе, Рахиме не очень-то хотелось спорить, да и повод был пустячный, но, пожив некоторое время за пределами Афганистана, она незаметно изменила взгляды на многие вещи, казавшиеся ей прежде очевидными. Почему мужчины всегда и во всем правы? Почему они помыкают женщинами, как рабынями? Кто сказал, что именно это угодно Аллаху? Может быть, если бы Коран написала женщина, то и законы в нем были бы другие?
Рахима бесстрашно встретила взгляд Али, устремленный на нее. На его висках вздулись изломанные вены, ноздри увеличились в объеме, глаза сделались страшными.
– Ты не слышишь, что я тебе сказал? – тихо, очень тихо спросил он.
Рустам исподтишка посмотрел на него и поспешил уткнуться в тарелку, на которой давно ничего не было.
Рахима по-прежнему не отводила взгляд. Она понимала, что Али просто не может отступить, но она тоже не собиралась отступать. Гордость, пробудившаяся в ней, была подобна неожиданно распрямившейся пружине. Казалось, нет сил заправить эту гордость обратно, туда, где она годами сохранялась под прессом нравов и обычаев.
– Я слышала, что ты сказал, – проговорила Рахима звонким, вибрирующим от напряжения голосом. – Но ты тоже слышал: я не голодна. Я не хочу есть, понимаешь? Имею я право хотеть или не хотеть?
– Конечно, – кивнул Али. – Его глаза потускнели, как будто в них выключили огоньки подсветки. – У всех есть такое право. И я хочу, чтобы ты ушла. Это мое желание.
– Что?
Рахима подумала, что ослышалась. Возлюбленный не мог прогнать ее из-за такого пустяка, как отсутствие аппетита и плохое настроение. Смягчи Али тон, сделай хотя бы намек на просительную интонацию, и Рахиму не пришлось бы уговаривать. Но он этого не сделал. И ситуация зашла в тупик.
– Уходи, – тихо повторил Али. – Я не хочу спорить с тобой, женщина. Просто уходи.
Потрясенная Рахима встала. Она представила, как идет мимо посетителей фуд-корта, как выходит на улицу, как…
Что – как? Что дальше? Ей некуда идти, не к кому обратиться за помощью, негде взять денег на еду и ночлег. Она совсем одна в этом огромном, чужом, равнодушном городе, где никому нет дела до беженки из Афганистана. Но даже не это самое страшное. Хуже всего, что она больше никогда не увидит своего возлюбленного, не услышит его страстный шепот в ночи, не убедится вновь, каким он может быть нежным и внимательным, когда рядом никого нет. И ведь он не бросится ее догонять, не изменит своего решения, как бы больно ему ни было. В этом его сила. Сила мужчины, который не просто знает, чего хочет, но и умеет добиться своего. Что способна противопоставить этому слабая, растерянная, беспомощная женщина?
– Разреши мне остаться, – пролепетала Рахима, снова садясь и опуская дрожащие ресницы, под которыми начали собираться слезы.
Несколько секунд, показавшихся вечностью, Али смотрел на нее, не произнося ни слова. Потом разжал губы и произнес:
– Тогда ешь, женщина. Мы пока что не настолько богаты, чтобы выбрасывать деньги на ветер.
Остывший рис был как резиновый и не лез в горло, но Рахима заставила себя жевать и глотать, жевать и глотать. Курицу она тоже доела. И пончик. И влила в себя ненавистный апельсиновый сок. А потом заглянула в глаза Али и спросила:
– Теперь ты доволен?
– Нет, – ответил он, – я очень недоволен твоим сегодняшним поведением, но ты можешь остаться…
Он хотел еще что-то добавить, скорее всего, короткое слово «пока», но зазвонил телефон, и недосказанное так и осталось недосказанным.
– Приезжайте в гости, – сказал Бабур в трубку. – Хозяин не возражает.
Это означало, что хозяин виллы не только не возражает, но и не дышит.
Махмуд, слушая телефонный разговор, стоял рядом в безнадежно испачканной рубахе. Она выглядела так, словно какой-то злой шутник брызнул на нее красной краской из баллончика. Капельки крови попали даже на его лицо. Пытаясь стереть их, он лишь размазал кровь по щеке, но пока что не осознавал этого, мысленно находясь все еще там, в спальне. Пережитое волнение было слишком сильным, чтобы забыть его вот так, сразу. По-настоящему привыкнуть убивать не способен ни один нормальный человек. Махмуд не был ни садистом, ни маньяком. Он отбирал жизни, только когда этого требовали обстоятельства. Не ради удовольствия.
Забравшись на скат кровли над входом, он без труда перебрался на балкон, а оттуда проник в спальню, добрую половину которой занимала громадная кровать – призрачное светлое пятно в темноте.
«Зачем такая большая кровать мужчине, который живет один?» – спросил себя Махмуд, но удивление длилось лишь доли секунды. За этот кратчайший отрезок времени афганец успел покрыться мурашками.
Хозяин дома жил не один. Во всяком случае, спал он точно не один. Потому что одна из двух подушек была занята женской головой. В том, что голова принадлежит именно
