мимо, а каждая вещь в ее доме просеивалась через решето моего внимания, осознание, снизошедшее на меня в офисе Дюбуа, – то, что брезжило еще на Покое, с тех пор как пришла первая фотография, – завершило свой круг: мозг-кишечник-мозг.
Я сел и закурил. Снимок Рут сделали в этой самой комнате; на нем не было того же фона со скалами и синим небом, как на других. Но я обыскал ее и ничего не нашел: ни признаков насилия, ни намеков на личность моего врага. Я произнес это вслух: «Мой враг», – первые слова, сказанные мной после того, как я пожелал доброго вечера сделавшемуся неожиданно сговорчивым седовласому адвокату, и в этом большом, похожем на аквариум доме они прозвучали странно. Мой враг.
Теперь сомнений не оставалось. От меня чего-то хотели, но чего – я точно не знал. Скорее всего – чтобы я умер. Было бы очень неплохо, если бы я понимал, кто из множества моих врагов за этим стоит. Я перебрал варианты. Я задумался над странным выбором места встречи, поля битвы. Я вспомнил свой сон об этом месте.
Если кто-то хотел причинить мне вред, глупо было заманивать меня туда – разве что мой враг был не в курсе того, какую силу я приобретаю в любом из созданных мной миров. Все вокруг будет моим союзником, если я вернусь на Иллирию, планету, которую много веков назад поместил туда, где она оставалась до сих пор; планету, хранившую Остров мертвых, мой Остров мертвых.
…А я туда вернусь. Я это знал. Рут и возможность Кэти… Они требовали моего возвращения в тот странный Эдем, что я когда-то построил. Рут и Кэти… Два образа, которые я не хотел, но вынужден был совмещать. Прежде для меня они никогда не существовали одновременно, и это ощущение мне не нравилось. Я отправлюсь туда, и тот, кто придумал эту ловушку, пожалеет об этом – ненадолго – после чего станет вечным обитателем Острова мертвых.
Я раздавил сигарету, запер красные замковые ворота и поехал обратно в «Спектр». Меня неожиданно одолел голод.
Я переоделся к ужину и спустился в вестибюль. Слева я заметил симпатичный маленький ресторан. К сожалению, он закрылся несколько минут назад. Поэтому я подошел к стойке и спросил, какая из приличных едален все еще работает.
– В башнях Бартола у Залива, – сказал ночной портье, подавив зевок. – Они будут открыты еще несколько часов.
Я уточнил у него, как туда добраться, и вышел на улицу, и заполучил долю в торговле бриаровыми трубками. Слово «абсурдно» здесь подходит больше, чем «странно», но вы ведь помните, что все мы живем в тени Большого Древа?
Я подъехал к ресторану и поручил припарковать слип-сани униформе, которую вижу, куда бы ни пошел, – она всегда увенчана улыбающимся лицом и открывает передо мной двери, которые я мог бы открыть и сам, и протягивает мне полотенце, в котором я не нуждаюсь, и вцепляется в мой багаж, который я не хочу сдавать в камеру хранения, и постоянно держит правую руку у пояса, готовая повернуть ее ладонью вверх, едва завидев блеск металла или заслышав шуршание бумаги особого сорта, и у нее есть огромные карманы, куда она все это прячет. Она преследует меня больше тысячи лет, но презираю я на самом деле не униформу. Я презираю эту чертову улыбку, которая включается лишь при одном условии. Мои сани переместились отсюда туда и приземлились между двумя проведенными краской линиями. Потому что все мы – туристы.
Когда-то чаевыми логично вознаграждалось лишь то, что должно было выполняться быстро и эффективно, и они служили дополнительным заработком для представителей отдельных низкооплачиваемых профессий. Это понимали и принимали все. Однако туризм – давным-давно, в век моего рождения – навел слаборазвитые страны на идею, что всякий турист – это добыча, после чего на все страны, включая те, откуда туристы были родом, распространилось представление о деньгах, которые могут заработать те, кто носит униформы и предоставляет ненужные и непрошеные услуги с улыбкой. Вот армия, которая завоевала мир. После того как в двадцатом веке свершилась их тихая революция, мы все, едва выйдя за дверь, становимся туристами, гражданами второго сорта, которых безжалостно эксплуатируют улыбчивые легионы, захватившие власть коварно и бесповоротно.
Теперь в каждом городе, куда я попадаю, на меня набрасываются униформы, смахивают перхоть с моего воротника, впихивают мне в руку буклет, зачитывают свежий прогноз погоды, молятся за мою душу, бросают шаг-щиты на ближайшую лужу, протирают лобовое стекло, поднимают над моей головой зонтик в солнечные или дождливые дни или освещают дорогу ультра-инфра-фонарем в пасмурные, очищают мне пупок от «ваты», моют мне спину, бреют шею, застегивают ширинку, начищают туфли, улыбаются – прежде чем я успеваю запротестовать – и держат при этом руку на уровне пояса. Каким чертовски счастливым местом была бы вселенная, если бы каждый в ней носил блестящую и хрустящую униформу. Тогда нам всем пришлось бы улыбаться друг другу.
Я поднялся на лифте на шестидесятый этаж, где располагался ресторан. И понял, что мне стоило позвонить туда из отеля и забронировать столик. Он был набит битком. Я и забыл, что на следующий день на Дрисколле отмечался праздник. Распорядительница записала мое имя и сказала, что подождать придется минут пятнадцать-двадцать, так что я зашел в один из двух баров и заказал пиво.
Попивая его, я оглядывался вокруг, и с другой стороны вестибюля, в таком же баре, заметил парящее в полумраке толстое лицо, показавшееся мне смутно знакомым. Я надел специальные очки, способные играть роль бинокля, и изучил это лицо, теперь повернутое в профиль. Нос и уши были такими же. Цвет волос оказался другим, а кожа – темнее, но это изменить легко.
Я встал и направился было в ту сторону, но меня остановил официант и сказал, что выносить из зала напитки запрещено. Когда я объяснил, что иду в другой бар, он, улыбаясь и держа руку на уровне пояса, предложил отнести за меня стакан. Я заключил, что дешевле будет взять еще один, и сказал официанту, что он и выпить его за меня может.
Он сидел один, перед ним стояла крошечная рюмка чего-то яркого. На подходе к столу я снял и убрал очки, а потом притворным фальцетом сказал:
– Могу ли я к вам присоединиться, мистер Бейнер?
Он вздрогнул – слегка, под кожей – и на мгновение его жир заколыхался. В следующую секунду он сфотографировал меня своими сорочьими глазками; я знал, что укрытая за ними машина уже раскручивает свои колесики, точно демон на велотренажере.
– Вы, должно быть, ошиблись… – начал он, а потом улыбнулся и сразу же нахмурился. – Нет, это я ошибся, – поправился он, – но и
