При этой мысли слезы хлынули у нее ручьем.
— Бедное дитя! Ты была очень счастлива в этой комнатке, больше, чем сама думаешь. Постарайтесь, чтобы Хуана никогда о ней не пожалела, — добавила она, глядя на будущего зятя.
Этот рассказ является лишь вступлением к основному сюжету нашего этюда, для понимания которого необходимо было объяснить, как случилось, что капитан Диар женился на Хуане ди Манчини, что свело вместе Монтефьоре и Диара, и раскрыть, какое сердце, какая кровь, какие страсти жили в госпоже Диар.
К тому дню, когда квартирмейстер покончил со всеми долгими и скучными формальностями, без выполнения которых ни одному французскому военному не разрешается жениться, он был уже страстно влюблен в Хуану ди Манчини. У Хуаны оказалось достаточно времени, чтобы поразмыслить о своей судьбе. Ужасная судьба! Хуана не испытывала к Диару ни любви, ни уважения и все же оказалась связанной с ним словом, правда, опрометчивым, но неизбежным. Провансалец не был ни красив собой, ни хорошо сложен. В его грубоватых манерах одинаково чувствовался дурной армейский тон, привычки родной провинции и скудное образование. Могла ли полюбить Диара эта молодая девушка, сама грация, само изящество, наделенная прекрасным вкусом и неодолимой потребностью в роскоши, девушка, которую по самой ее природе влекло в высшие сферы общества? Что касается уважения, то даже в этом чувстве она отказывала Диару, и именно потому, что он женился на ней, ее отвращение было вполне естественным. Женщина — святое, прекрасное существо, но почти всегда непонятое; о ней почти всегда неверно судят, ибо не понимают ее. Если бы Хуана любила Диара, она б его и уважала. Любовь творит женщину наново; той, что была вчера, сегодня уже не существует. Вновь облачаясь в брачные одежды страсти, делая ее основой всей своей жизни, она возвращает им непорочную чистоту и белизну. Она возрождается к добродетели и целомудрию, у нее нет больше прошлого, она вся — будущее и должна все забыть, чтобы вновь все познать. В этом смысле известный стих, вложенный неким современным поэтом в уста Марион Делорм[18], насквозь проникнут правдой, причем стих поистине корнелевский:
И девственность мою любовь мне возвращает!
Не вызывает ли эта строка воспоминания о трагедиях Корнеля, — с такой силой оживает в ней мощная энергия поэзии отца нашего театра[19]?! И все же автору пришлось ею пожертвовать в угоду партеру, воспитанному по преимуществу на водевилях.
Итак, Хуана, лишившись любви, оказалась обманутой, униженной, опозоренной. Могла ль она уважать человека, который принимал ее такой? Со всею силой чистой, молодой души она ощущала эту невозможность уважения, как преграду на пути к любви, неуловимую, но которую женщины, даже наименее склонные к размышлениям, безотчетно делают мерилом всех своих чувств. Хуана ощутила глубокую грусть, когда жизнь раскрылась перед ней во всей своей наготе. Она часто обращала глаза, полные гордо подавляемых слез, то на Переса, то на донну Лагуниа, и они понимали, какими горькими мыслями порождены эти слезы, но оба молчали. К чему упреки? К чему утешения? Чем они сильнее, тем ужаснее кажется несчастье.
Как-то вечером Хуана, отупевшая от горя, услышала сквозь портьеры на двери, которую старики супруги считали запертой, горестные слова, вырвавшиеся у ее приемной матери:
— Бедное дитя умрет от печали!
— Да, — взволнованным голосом ответил Перес. — Но что же мы можем сделать? Не пойду ж я теперь превозносить целомудренную красоту моей питомицы перед графом д'Аркосом, за которого мы надеялись ее выдать?
— Ошибка еще не порок, — сказала донна Лагуниа, снисходительная, как ангел.
— Мать ее просватала, — возразил Перес.
— В одну минуту, да еще и не спросив ее согласия! — воскликнула донна Лагуниа.
— Она хорошо знала, что делала.
— В какие руки попадет наша жемчужина!
— Ни слова больше, или я затею ссору с этим... как его... Диаром. И это будет новым несчастьем.
Только когда Хуана услышала эти страшные слова, она поняла, какого счастья лишила себя своим падением. Значит, в награду за чистые, смиренные часы, проведенные в этом тихом убежище, ее ожидала жизнь, полная блеска и великолепия, о радостях которой она так мечтала: эти мечты и привели ее к гибели. А теперь!.. С какой высоты она упала! Она могла стать супругой испанского гранда, а выйдет за какого-то господина Диара! Хуана заплакала, Хуана почти обезумела. Несколько мгновений она колебалась в выборе между распутством и благочестием. Распутство явилось бы скорой развязкой; благочестие означало страдать всю жизнь. Минута размышлений была бурной и торжественной! Завтра наступал роковой день ее свадьбы. Хуана могла еще остаться сама собой. Свободная, она знала, как велико ее несчастье; выйдя замуж, кто знает, как далеко оно зайдет. Благочестие победило. Донна Лагуниа горячо молилась бы и бодрствовала всю ночь возле дочери, как молилась бы и бодрствовала возле умирающей.
— На то божья воля! — сказала она Хуане.
Природа наделяет женщину особой силой, которая помогает ей мужественно терпеть страдания, и слабостью, склоняющей ее к покорности. Хуана покорилась без единой задней мысли. Послушная обету матери, она хотела во всеоружии добродетели пересечь пустыню жизни, чтобы взойти на небо, и сознавала, что на тяжком своем пути не встретит ни одного цветка. Хуана вышла за Диара. Что до квартирмейстера, то кто бы не оправдал его, если Хуана его и не прощала? Он любил, любил до-самозабвения. Марана, с ее столь естественным умением прозревать любовь, распознала в нем голос истинной страсти, почувствовала его порывистость, широту и щедрость души, свойственную южанам. В минуту яростного гнева против Монтефьоре она разглядела только хорошие качества Диара и решила, что может быть спокойна за счастье дочери.
На первых порах брак с виду был счастливым, иль, может быть, в подтверждение той истины, что женщина хоронит свои горести на дне души, Хуана только старалась ничем не омрачать радость своего мужа. Столь двойственную роль играть ужасно, а меж тем рано или поздно ее играет большинство женщин, несчастных в замужестве. Мужчина тут может изложить только факты, одни лишь женские сердца прозревают чувства. Посильная ль это задача — рассказать всю правду о такой жизни? Хуана, всечасно боровшаяся со своей натурой полуиспанки-полуитальянки, выплакала все слезы, плача втайне: она была одним из тех созданий, которым суждено в жизни стать воплощением женского несчастья во всей его полноте, ни на минуту не стихающего горя, описание которого потребовало бы таких кропотливых наблюдений, что любители занимательных романов сочли бы его скучным. Но разве подобный анализ, в котором всякая замужняя женщина могла бы увидеть черты своих страданий и понять чужие муки, не составил бы целой книги? Неблагодарный труд — такая книга: вся ее прелесть была бы в нежных красках, в тончайших нюансах, которые критики нашли бы вялыми и расплывчатыми. Впрочем, кто мог бы, обладая всего лишь одним сердцем в груди, коснуться этих трогательных и глубоких элегий, тайну которых немало женщин уносят с собой в могилу; печалей, не понятых даже их виновниками, подавленных вздохов, самоотверженности без награды (по крайней мере, без награды здесь, на земле), гордого, никем не замеченного молчания, непрестанных и напрасных жертв; чаемых, но несбывшихся радостей, деяний ангельского милосердия, совершающихся втайне, — словом, всей жизни женщины, всех ее верований и неугасимой любви. Хуана познала эту жизнь, и судьба ни в чем ее не пощадила. Она была подлинной женщиной, но несчастной, страдающей, непрерывно оскорбляемой женщиной, наделенной красотой и блеском, подобно алмазу чистейшей воды, но при всей своей красоте и блеске способной отомстить за оскорбление. Хуана была не из тех девушек, что с опаской смотрели бы на кинжал, добавленный к их приданому.
