ли та приехать к ней в гости. Пиппа согласилась и навещала Бекку уже трижды; кроме того, они разговаривали по телефону каждую неделю по четвергам, в четыре часа дня. Вчера они болтали целых двадцать минут. На вид у Бекки все было хорошо, она выглядела почти счастливой — но заслуженно ли она сидела за решеткой? Так ли необходимо было сажать ее в тюрьму? Нет. Бекка Белл — хороший человек, просто ей довелось попасть в кошмарную ситуацию. На ее месте мог оказаться всякий и сделать то же самое, если надавить, где надо, и найти слабость, которая есть у каждого человека. Если это видит Пиппа после всего, что они с Беккой пережили, то почему не видят другие?
Потом в груди опять стало тесно: Стэнли Форбс и Чарли Грин. Пиппа не могла долго о них думать, иначе сломалась бы окончательно. Как два мнения могут быть и правильными, и неправильными одновременно? Неразрешимое противоречие. Ее погибель, ее фатальный грех, ее могильный холм, под которым она умрет и будет разлагаться.
Если причиной всему — двоякости, противоречия и серые пятна, которые расползаются и поглощают всякий смысл, то как Пиппе все исправить? Как вылечить себя от последствий?
Есть только один способ, и он до безумия прост: ей нужно новое дело. Не просто дело — случай, где все делится на черное и белое. Никакой серой зоны, никаких странностей. Прямые, четкие границы между добром и злом, правдой и ложью. Две стороны и грань между ними. Тогда все получится. Пиппа вылечится, все исправит. Спасет свою душу (если бы в нее верила). Станет жить нормально, как прежде.
Надо лишь найти подходящее дело.
И оно у нее есть: неизвестная женщина лет примерно двадцати — двадцати пяти обнаружена голой и изуродованной неподалеку от Кембриджа. Ее никто не искал; бедняжку даже не опознали. Очевидно, что убийца заслуживает справедливой кары. Тот, кто проделал с ней такое, — безусловное чудовище. Никакой серой зоны, никаких противоречий и двусмысленностей. Пиппа раскроет дело, спасет Джейн Доу. А самое важное, что Джейн Доу спасет ее.
Еще одно дело расставит все по местам.
Всего одно, последнее.
Глава шестая
Пиппа ничего не замечала, пока они не оказались прямо перед глазами. Она бы и вовсе ничего не увидела, если бы не остановилась завязать шнурки на кроссовках. Подняв ногу, она глянула вниз и заметила странность.
На подъездной дорожке, в самом ее начале, были нарисованы мелком тонкие линии. Старые, выцветшие, словно и не рисунки вовсе, а солевые разводы после дождя.
Пиппа потерла глаза: пересохли оттого, что она всю ночь таращилась в потолок. Вчерашний вечер в доме у Рави прошел без приключений, Пиппа улыбалась так, что теперь ныли щеки; однако заснуть ночью не смогла. Обрести сон можно было только в одном месте: в запретном втором ящике справа.
Она поморгала, возвращая ясность зрения. Наклонилась, провела пальцем по ближайшей линии и подняла руку, разглядывая следы. Однозначно мел: и на вид, и на ощупь. Да и сами линии выглядят неестественно: слишком прямые и резкие.
Пиппа опустила голову, разглядывая рисунки под другим углом. Просматривались пять отчетливых фигур, повторяющийся узор из пересекающихся линий. Так дети обычно рисуют птиц — галочки посреди круглых облаков. Нет, вряд ли, слишком много прямых линий. Или крест? Да, похоже на крест, длинная ножка которого расщепляется надвое.
Или, погодите-ка… Пиппа перешагнула через линии, чтобы взглянуть с другой стороны. Это же человечки! Ноги, туловища, торчащие руки, короткая палочка — шея. Тогда получается, что… они без головы?
Она выпрямилась. То ли крест на двух ножках, то ли фигурки без головы. Ни то, ни другое не особенно приятно. У Джоша, кажется, не было мелков, вдобавок он уже не в том возрасте, чтобы рисовать на асфальте. Может, соседские дети с больным воображением? Хотя кто она такая, чтобы их судить?
Шагая по Мартинсенд-вэй, Пиппа проверяла чужие дорожки. Нигде больше рисунков не было: ни на тротуаре, ни на проезжей части. Воскресное утро в Литтл-Килтоне выдалось совершенно обычным, если не считать безобидного квадратика клейкой ленты, прилепленного к черно-белому дорожному знаку, отчего тот теперь читался как «Мартинсенд-эй».
Решив, что рисунки на совести детей Ярдли, живущих в соседнем квартале, Пиппа выбросила их из головы и, свернув на главную улицу, увидела впереди Рави — он с другой стороны приближался к кафе. Рави тоже выглядел усталым; волосы взлохмачены, на носу поблескивающие солнцем очки. Летом он заметил, что слегка близорук, и поднял панику, хотя с тех пор частенько забывал, что ему нужны очки.
Пребывая в своих мыслях, он не заметил Пиппу.
— Эй! — крикнула она, подойдя на три метра.
Рави подпрыгнул от неожиданности, опечаленно выпятил нижнюю губу и сказал:
— Потише. Я сегодня крайне чувствителен.
О да, если Рави испытывает похмелье, это сущий кошмар. Всякий раз он практически умирает.
Они сошлись возле дверей кафе, и Пиппа положила руку ему на локоть.
— Что за «эй»? — возмутился Рави. — Я, значит, всячески изощряюсь, выдумывая тебе новые прозвища, а у тебя фантазии хватает только на «эй»?
— Ну… — начала Пиппа. — Один мудрый человек как-то раз сказал, что я начисто лишена манер, поэтому…
— Ты хотела сказать, мудрый и крайне привлекательный человек?
— Разве?
— Ладно. — Рави почесал нос рукавом. — Похоже, вчера вечером все прошло удачно…
— Правда? — робко спросила Пиппа.
Он рассмеялся, увидев ее взволнованную гримасу.
— Ты отлично держалась. Всем понравилась. Рахул написал мне утром, какая ты классная. И… — Рави заговорщически понизил голос, — по-моему, даже тетушка Зара прониклась к себе симпатией.
— Да ладно?!
— Ага! Она хмурилась на четверть меньше обычного — можно сказать, ты имела бешеный успех.
— Очуметь, — протянула Пиппа, взявшись за ручку двери в кафе.
