понимая, куда клонит Георгий. Тот обвел туалет внимательным взглядом, улыбнулся и неожиданно гаркнул.
– Якобинский! Ко мне! – к грузину тут же подбежал знакомый мне пожилой мужчина, лежащий в палате с Ромкой Гузноёбом. Георгий вытащил из кармана пачку сигарет, и мужчина шумно сглотнул слюну. – Аристарх, курить хочешь?
– Конечно, Георгий Ираклиевич. Могли бы и не спрашивать, – мягко ответил тот, жадно смотря на пачку.
– Сигарету дам, если сортир вымоешь.
– Конечно, Георгий Ираклиевич.
– Где ведро знаешь? – кивок. – Приступай. Закончишь, получишь сигарету. И чтоб блестело все.
– Спасибо, Георгий Ираклиевич. Золотой вы человек, – улыбнулся Аристарх и выбежал из туалета. Георгий рассмеялся и похлопал меня по плечу.
– Если лень сортир драить, то за сигарету они тебе его так вылижут, что сиять будет, как у кота залупа. Ну и другие мелкие поручения тоже можно на них спихивать. Только проверенным доверяй. Ромка вместо уборки запросто по стенам говно размажет, а тебе потом пизды дадут и убирать заставят. Наши обычно Аристарха дергают. Можно еще Ветерка припрячь. Или Пирожка.
– Спасибо за науку, – вздохнул я. Голова гудела от обилия событий и информации, но я понимал, что впереди еще ночь, а ночью, как сказал Георгий, все может случиться.
В пять часов Георгий отправил меня с Галей «выгуливать» больных. На свободную прогулку отпускали только смирных и тех, кто был близок к выписке. Остальные паслись, как скот, в специальном загоне. Галя сразу сказала, что следить надо за тем, чтобы к воротам и забору никто не подходил. Но в этом, как оказалось, не было нужды. Больные разбрелись по внутреннему дворику. Кто-то группками, кто-то поодиночке. Тихо бормотал себе что-то под нос обожженный Стасик, заливисто смеялся, наблюдая за птицами в небе, Ветерок. Аристарх присел на лавочке и задумчиво смотрел вдаль. Кто знал, какие мысли витали в головах больных. Но мне и своих было предостаточно.
– Вань, есть сигаретка? – спросила Галя, подходя ко мне. Я кивнул и вытащил пачку. Закурив, она вздохнула и зябко поежилась. Сегодня было холодно, к тому же снова прошел небольшой дождик. Галя улыбнулась, когда на голову ей шлепнулась большая, тяжелая капля. – Ну, как первый день?
– Непонятно, – честно ответил я. – Голова гудит с непривычки.
– Так у всех было. Быстро привыкаешь. Только некоторые события врезаются в память.
– Какие? – улыбнулся я. Галя в ответ рассмеялась.
– Первая самостоятельная вязка, к примеру. Или первая ночь. Первый выезд. Первое нападение…
– Нападение?
– Ага. Не хочу тебе врать. Тут всякое бывает. Видел у Жоры шрам на шее?
– Да, – кивнул я. Толстую шею грузина украшал уродливый шрам, идущий от уха к кадыку. Но расспрашивать Георгия я не решился.
– Он еще месяца отработать не успел, а нам буйного привезли. Ну и обшмонали его плохо. Жора тогда в палате дежурил. Отвлекся на секунду, а ему осколком стекла по шее. Как упустили, ума не приложу. Но повезло. Реакция у Жоры хорошая, – хитро улыбнулась Галя.
– А твое первое нападение? – тихо спросил я. Женщина вздохнула и дернула плечами.
– Червиченко, – ответила она. – Еще познакомишься. Частенько к нам заезжает. Здоровый лоб. Он на меня набросился и так сдавил, что ребро сломал. Ребята отбить успели. Его лупят, а он ржет и сдавливает меня. Сильнее и сильнее… Семенов! Отошел от забора!
– Да, да, да… – пробормотал худой мужчина с огромной головой на тонкой шее. Галя поджала губы и повернулась ко мне.
– Ты не переживай. Первый раз, он у каждого бывает. И забыть его сложно.
Я не ответил. Слова тут были бы лишними.
В десять вечера, как Георгий и говорил, отделение отошло ко сну. Если так можно выразиться. До сна мне довелось поучаствовать в вечернем мытье больных. И если смирные делали все сами, то с буйными пришлось повозиться. Хорошо, что рядом были Георгий, Артур и еще два рослых санитара.
Ромку Гузноёба мыли вчетвером. Трое держали, а четвертый от души намыливал жилистое тело цыгана куском хозяйственного мыла. Ромка орал, дважды обосрался в процессе мытья, но, получив от разъяренного Артура кулаком по печени, затих и позволил завершить процедуру. Затем санитары развели всех по палатам. Буйных связали, смирные легли сами и наступило небольшое затишье. Правда оно изредка прерывалось криками или смехом, но я был рад и такому затишью.
Примерно в полночь Георгий и Артур отправились курить на улицу, оставив отделение на меня и Галю. Галя, скрючившись на стуле у кабинета медсестры, дремала, а я, скучая, прогуливался по коридору и заглядывал в палаты, чтобы удостовериться, что все тихо. Однако, тихо не было. Из первой палаты, где лежали самые смирные, до меня донесся тихий плач.
Плакал обожженный Станислав. Плакал тихо и тоскливо. Он уткнулся в подушку лицом, подтянул к груди худые колени и мелко трясся. Когда я подошел и положил ему руку на плечо, парень вздрогнул, но увидев, что это я, расслабился и выдавил из себя улыбку.
– Все в порядке, Стас? – спросил я. Остальные больные лежали в кроватях и голоса не подавали.
– Я снова их слышу, – глухо ответил он, массируя тонкими пальцами виски. – Мама кричит. Папа…
– Я скажу медсестре… – я не успел договорить, потому что парень неожиданно схватил меня за руку и взмолился.
– Не надо. Мне опять эти таблетки дадут. От них голова болит.
– Надо, Стас. Таков распорядок.
– Я знаю. Пожалуйста. Я усну. Правда-правда. И не буду плакать, – он выдавил из себя улыбку, но получилась она нервной и неживой. Вздохнув, я поджал губы и внимательно на него посмотрел.
– Знаешь, когда я не мог уснуть, я музыку слушал. Ты любишь музыку?
– Да.
– Какую?
– Мама мне Моцарта включала, – ответил он.
– Ожидаемо, – улыбнулся я. Затем чуть подумал и добавил. – Сейчас вернусь. Будет тебе музыка.
Вернувшемуся Георгию я сказал, что мне надо сбегать в раздевалку и грузин, зевнув, отпустил меня. Но бежал я не за сигаретами, а за своим плеером. Понятно, что Станиславу фьюнерал-дум противопоказан, а вот какая-нибудь легкая готика, подборка которой всегда лежала у меня в рюкзаке, придется по вкусу.
– Делать тебе нехуй, Вано. Раздолбает он твой плеер, – усмехнулся Георгий, когда я рассказал ему о своей идее. – С коней что возьмешь?
– Не раздолбает. Зато плачем мешать не будет, – пожал я плечами. Грузин махнул рукой, и я отправился в седьмую палату, где лежал Станислав. Паренек настороженно посмотрел на плеер, но позволил вставить в уши наушники, после чего вздрогнул, как только я нажал кнопку «Play». Дыхание стало прерывистым, а глаза округлились. Улыбнувшись, я вспомнил
