талант. Не очень-то поверил, просто решил попробовать. Я знаю Ника. Он у Бернадетти, как ты это называешь, позирует. Случайно подслушал их разговор с Дагом. Ника обварила какая-то карга, а после того, как ты его нарисовал, ожоги прошли, будто и не было ничего. Потом узнал, где ты живёшь. Дальше – всё просто: дверь у тебя еле держится, добавил снотворное в вино, и готово. Ты теперь у меня. Кто станет искать? Клянусь всеми святыми, это удача!
– Отпустите меня… – робко прошептал я.
– Не торопись, Вилли. Порисуй. Используй свой дар и сделай меня богатым. Очень богатым. Мне нужны деньги и власть! Черт, желания очень просты. Куда уж проще? И прекрати рисовать красавца с чистеньким лицом. Шрамы меня не волнуют. Деньги! Вот, что должно появиться. Золото тоже пойдет, – засмеялся он и, уходя, хлопнул дверью.
Глава 12
Кормили меня скромно, но сытно. Без матери я привык к простой, а порой и скудной еде. Пит принес обед, и я съел всё до последней крошки. Особенно мне понравился пирог с печенью.
– Кто так вкусно готовит? – поинтересовался я.
– Энни. Моя старшая сестра, – Пит гордо вскинул голову.
– Передай ей спасибо. Никогда не ел такого вкусного пирога. Он просто растаял во рту. Я бы съел в три раза больше.
– Хорошо. Она меня про вас всегда спрашивает. Жалеет.
– Может быть, она знает, почему я тут?
– Она не уверена, но говорила, что у вас необычный дар. Из-за него и страдаете теперь.
– Дар?
– Да. Говорит, дар рисования. Только не выдавайте меня. Наболтал тут лишнего.
Пит ушел, а я, раздумывая над своим так называемом даром, продолжил работу над портретом Волка. Он и сам не заставил себя ждать. Лязгнул замок, и не успел я моргнуть, как Волк уже уселся позировать. Сказал, что у него опять всего час. Я набрался смелости и попросил его поговорить о чем-нибудь со мной.
– О чем, Вилли? – растерялся Волк.
– Всё равно… Может быть, про детство. Просто хочу вас лучше узнать.
– Даже не знаю, – пожал плечами Волк. – Мне не очень везло в жизни. Вырос в бедной многодетной семье. Нас было пятеро детей, и мы постоянно голодали. Когда младшие, близнецы, умерли, и детей осталось трое, никто не расстроился. Казалось, все даже обрадовались. Мы говорили: «Их забрал Господь». Мама постоянно работала – готовила, стирала, шила мужские рубашки для продажи. Старшая сестра помогала ей шить, но даже вдвоем они зарабатывали очень мало – денег едва хватало на неделю. Иногда и меньше. На пропитание в основном зарабатывал отец. Ребенком я не мог понять, чем же он занимается. Лишь когда подрос, до меня дошло, что отец был самым настоящим разбойником. Его нанимали, чтобы проворачивать тёмные делишки. Не сомневаюсь, что он и людей убивал. Иногда он пропадал – уходил в долгий запой. А когда подолгу оставался дома, начинал крушить всё вокруг и кричал:" Не могу больше. Достаточно!" В такие моменты мы прятались от него, как мыши от кота. Только мама его не боялась.
Тут он остановил рассказ. Глаза Волка погрустнели. Стали холодными и серыми – индиго в разбеле. Я даже подумал, что он заплачет.
– Давай помолчим, – тихо сказал он.
После его воспоминаний мне стало легче писать. Я снова попал в поток. Линии, мазки – все сразу получалось как надо. Я рисовал Волка реалистично, стараясь не отходить ни на шаг от натуры. Уже приступил к краскам, сделал подмалевок. Дело спорилось, но у Волка закончилось время.
На следующий день он был нетерпелив:
– Вилли, что ты надумал?
– Ничего. Понятия не имею, как у меня это получилось. Я нарисовал все ваши шрамы, но исчез почему-то один. И произошло это помимо моей воли. Но одно я вам скажу: после вашего рассказа я стал намного лучше вас чувствовать, поверьте.
– Что ж, спрашивай. Продолжим разговор.
– Помнится, вы остановились на том, что матушка никогда не боялась вашего отца.
– Точно. Смотрела на него огромными серыми глазами и словно говорила: "Убей меня, если хочешь! Я смертельно устала от такой жизни". Я боялся, что отец ударит маму, сделает ей больно. Но он ни разу её не тронул. Мама рассказывала мне, что в первый год семейной жизни он поднял на нее руку. Отец был пьяный. Придрался к чему-то незаслуженно. Но мама моментально ответила. Схватила нож и порезала ему руку. Порез был глубоким, кровь кругом. Но мама и виду не подала, что испугалась. Видимо, тогда отец понял, что эта женщина скорее умрет, чем даст себя в обиду. Я не мог представить себе маму такой – боевой, бесстрашной. У меня перед глазами встает образ измученной, уставшей женщины. Голодной и невыспавшейся.
Кстати, у меня серые глаза, как у мамы. Интересно, что у всех ее детей были серые глаза. А ведь отец был кареглазым. Я очень похож на него внешне. Во всём, кроме глаз. Мой младший брат умер от кори. Нас осталось двое – я и сестра Кристи. Её спасло замужество. Удачное, конечно. Ее муж – сын мясника. Кристи не по любви вышла за него, но очень быстро привыкла, родила двух детей и теперь счастлива. Большая шумная семья. Знаю, Вилли, у тебя нет родственников, и не поймёшь, видимо, что это такое шум в доме день и ночь. Кристи иногда жалуется, что, как и мама, всегда мечтает о сне. Но дети скоро подрастут, выспится.
Он замолчал. Снова вспомнил мать – взгляд выдал его. Он очень любил её. Это я хорошо понимал. Мысли о маме никогда меня не покидали. Я сравнивал двух женщин и думал, что моя была счастливее. У нас была половина дома. Когда я спрашивал её о том, как мы в него въехали, она всегда уходила от ответа. Говорила о каком-то наследстве. Понятно, что его нам купил отец. По сравнению с беднотой Ист-Энда мы жили очень прилично. Я знаю, что те, кто бывал у нас дома, всегда отмечали чистоту. Мама была чистюлей. Сеанс подошел к концу. Волк попрощался и вышел. Я продолжал писать без него, но вдруг почувствовал усталость и отложил холст и кисти. Очень хотелось спать. Пришел Пит с обедом, но к еде я не притронулся. Пит заволновался, спросил, не заболел ли я. Мне пришлось возмутиться, но чуть позже я понял, что, и правда, простыл. Поднялась температура, душил кашель, бил озноб. Пит принес еще подушку и два одеяла. Но всё равно я дрожал от холода. Мне казалось, что проваливаюсь в черную яму
